Ибсен. Путь художника - Бьёрн Хеммер

Йуна Габриэля Боркмана можно рассматривать как типичный продукт бурного роста капитализма и промышленного развития во второй половине XIX века. У него были грандиозные планы на будущее, и он, несомненно, играл значительную роль в жизни общества, иначе ему вряд ли предложили бы место в правительстве (хотя это вовсе не означает, что у него был к тому особый талант). Но он предпочел посту министра ведущую роль в финансовой и экономической жизни страны. Он поднялся высоко и жил на широкую ногу. Гунхильд иронизирует насчет того, что вся страна называла Йуна по имени, словно короля. Но Элла становится на защиту Боркмана: до своего падения он был действительно велик. На это Гунхильд возразить нечего.

Сам Йун Габриэль по-прежнему считает себя избранным, которого не поняли и не оценили. Он полагает, что его унижение незаслуженное, и не чувствует никаких угрызений совести. Если преступление и было совершено, то преступление против него, против Йуна. Друг и соперник Хинкель способствовал его падению из низких эгоистических побуждений. Это предательство преследует Йуна, как кошмар. К тому же он выброшен на обочину и никогда уже не сможет осуществить свои грандиозные индустриальные проекты. Ибо Йун по-прежнему убежден, что только он и мог воплотить их в жизнь: «Я хотел объединить в своих руках все горное дело!.. Новые рудники без конца. Водопады! Каменоломни! Торговые сношения, морские и сухопутные, со всем миром! Всё, всё это создал бы я один!» (4: 377).

Об этом он говорит Фулдалу во втором действии; вероятно, эту историю он неоднократно рассказывал ему и прежде. Но Боркман так увлекается своим повествованием, что кажется, будто оно звучит впервые. Он снова и снова переживает ситуацию: будь у него только восемь дней, всё было бы в порядке, акционерные общества организованы, и никто не потерял бы ни гроша. Но тут свершилось преступление — против него, против Боркмана! Позже, в разговоре с Эллой и Гунхильд, он повторяет, что был единственным, кто видел возможности, заложенные в природных ресурсах страны. Поэтому он ходит взад-вперед у себя на втором этаже и ждет реабилитации. Ибо он уже многократно пересмотрел свое дело, — в собственном суде. Он был себе и обвинителем, и адвокатом, и судьей. И всякий раз выигрывал.

Год за годом он ходит взад-вперед по комнате и бьется со своим делом, в беспокойном и упрямом ожидании, что к нему придут и предложат вновь занять должность директора банка. Он принимает позу Наполеона, если кто-нибудь постучит в дверь. Как великий полководец, он стоит у стола и ждет, когда его вновь призовут возглавить экономическую операцию. Никто не может его превзойти в компетентности и таланте руководителя.

Но в дверь стучатся отнюдь не гонцы, призывающие его на службу обществу. Напротив, это — жертвы его деяний, приходящие к нему по разным делам. После того как здесь побывала юная Фрида Фулдал и развлекла Йуна игрой на пианино, является ее отец, несостоявшийся поэт Вильхельм Фулдал. В молодости он сочинил трагедию, одну-единственную, но до сих пор не смог ее никуда пристроить. Он выглядит весьма жалкой и трагической фигурой, которая в чем-то напоминает самого Боркмана, потерпевшего крах. Оба живут неосуществленными мечтами и призрачным светом своих нереальных образов, которые сами нарисовали.

Следующей в дверь стучится Элла. Ее появление подготовлено разговором двух стариков, погрязших в самообмане. Они только что поссорились, не сойдясь во взглядах на женщину, «настоящую женщину» (4: 381). Еще они оба признались в том, что использовали друг друга для поддержания иллюзии о светлом будущем.

Вильхельм сомневается, что Йун Габриэль когда-нибудь снова достигнет высокого положения, а тот, в свою очередь, пытается отнять у несчастного поэта веру в собственный талант. Неприглядная реальность подступает к залу, где некогда расцветали иллюзии, и угрожает их сокрушить.

Нападая на женщин как таковых, Йун имеет в виду прежде всего Гунхильд и Эллу, которых он винит в том, что они испортили его отношения с сыном. Фулдал отвечает на это, что Йун несправедлив к женщинам. Тогда Йун запальчиво восклицает: «Я никогда не бываю несправедлив к людям!» Он говорит, что женщины вообще портят и усложняют жизнь мужчинам: «Коверкают всю нашу судьбу, весь наш победный путь!» (4: 380).

Фулдал упрямо твердит, что настоящая женщина все-таки существует. После этого между героями происходит полный разлад. Йун Габриэль заявляет своему другу, что у него на уме одни «поэтические бредни», а на самом деле он не поэт. И вообще, ты мне больше не нужен, надменно подытоживает Йун. Снова видно, что герои в этой драме используют друг друга. Но такая эксплуатация других неминуемо приводит к собственному бессилию. Это пришлось признать и Гедде Габлер.

Сразу после ссоры двух стариков в дверь стучит Элла. Именно эту женщину много лет назад Йун пытался использовать для достижения своих целей. Перед тем, как они столкнутся лицом к лицу, Йун впервые признаёт, что долгие годы он обманывал себя. С приходом Эллы реальность буквально врывается в его иллюзорный мир. Элла — это самое главное в прошлом Йуна. Она заявляет, что готова стоять за него, что бы ни случилось. То есть намекает, что могла бы стать «настоящей женщиной» в его жизни.

К тому же она пытается развеять его веру в собственную непогрешимость. Только Элла может разубедить его в этом. Кроме того, лишь она способна разговорить Йуна: она по-прежнему близка ему, как никто другой. Эта близость проявляется и в том, что Элла одна зовет его Йуном. Фулдал обращается к нему «Йун Габриэль», как его называли в эпоху его величия, а Гунхильд вообще избегает произносить его имя.

Для Эллы Йун Габриэль был единственной в жизни любовью — и эту любовь она впоследствии перенесла на Эрхарта, его сына. Предательство Йуна поразило ее прямо в сердце:

Элла Рентхейм. Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.

Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!

Элла Рентхейм. По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни. И год от году мне становилось все труднее и труднее — под конец стало совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного…

Боркман. Кого же?..

Элла Рентхейм. Да Эрхарта, конечно!

Боркман. Эрхарта?

Элла Рентхейм. Эрхарта — твоего, твоего сына, Боркман!

В этом разговоре мужские ценности сталкиваются с женскими. Йун Габриэль утверждает, что Элла не понимает его, потому что она женщина и думает только о собственных чувствах, о «велениях своего сердца» (4: 388; следует заметить, что у героини, судя по всему, больное сердце). Йун пытается оправдать свое предательство тем, что это был выбор мужчины. Он желает избежать всякого упоминания о чувствах и отстаивает мужское — рациональное — мышление: «Но ты помни, что я мужчина. Как женщина, ты была мне дороже всего на свете. Но если на то пошло — одну женщину всегда можно заменить другой» (4: 389).