Политические партии - Морис Дюверже

Но будет ли более удовлетворительным режим без партий — вот в чем действительная проблема. Окажется ли общественное мнение лучше представлено, если кандидаты начнут индивидуально и без посредников представать перед избирателями, которым подлинная их ориентация может остаться неизвестной? Будет ли свобода обеспечена надежнее, если правительство окажется перед лицом разрозненных индивидов, не объединенных в политические формирования?

Мы живем с совершенно нереалистичным представлением о демократии, выработанным юристами вслед за философами XVIII века. «Правление народа посредством народа», «управление нацией через ее представителей» — громкие слова, призванные возбуждать энтузиазм и оттачивать ораторские способности. Громкие слова, которые ничего не значат. Никто и никогда не видел народа, который сам собой управляет, и никогда не увидит. Всякое правление олигархично, что неизбежно ведет к господству немногих лиц над массой. Руссо хорошо видел то, о чем забыли его комментаторы: «Если взять термин в строгом его значении, настоящей демократии никогда не существовало и никогда существовать не будет. Противно естественному порядку вещей, если бы большое число правило, а малое было управляемым»1. Воля народа глубоко анархична: он хотел бы делать все, что ему заблагорассудится. Он бессознательно рассматривает власть как неизбежное зло, и его инстинктивное поведение перед лицом правительства — это сопротивление. Естественную антиномию управляющих и управляемых замечательно описал Алэн. Любое управление предполагает дисциплину. Любая дисциплина навязана извне: «внутренняя дисциплина» — сама продукт воспитания, что предполагает приоритет дисциплины внешней; она всегда остается весьма ограниченной. Управление и принуждение неотделимы, но по самому определению принуждающая сила выступает внешней по отношению к принуждаемому. Народ себя не принуждает: его принуждают. Он сам не управляет собой: им управляют. Провозглашать тождество управляющих и управляемых, принуждающих и принуждаемых — не что иное как замечательный способ оправдать покорность вторых по отношению к первым. Все это чистая игра слов и конструкция ума.

Подлинная демократия есть нечто иное — это вещь более скромная, но и более реальная. Ее определяет прежде всего свобода «для народа и для каждой части народа», как то провозгласило Учредительное собрание 1793 г. И свобода не только для привилегированных по происхождению, состоянию, должности, образованию, но действительная свобода для всех, что предполагает определенный уровень жизни, определенное общее образование, определенное социальное равенство и политическое равноправие. Марксистское различение свобод формальных и реальных верно только частично; некоторые признанные западными режимами политические свободы действительно остаются для большей части народных масс формальными из-за отсутствия достойного уровня жизни, достаточной культуры, социального или политического равенства. Но они могут стать свободами реальными, и отнюдь не стоит начинать с их уничтожения. Ибо наблюдение современных политических феноменов обнаруживает непреложный факт: в странах, достигших известной степени материальной цивилизованности и известного уровня жизни (Европа, Северная Америка, Великобритания и ее белые доминионы), свобода совпадает с режимом партий. В XIX веке, когда прессой, средствами информации и пропаганды и аппаратом для привлечения избирателей располагали одни лишь промышленные и финансовые круги, демократии не существовало; только рост партий и особенно — рабочих партий открыл возможность реального и активного сотрудничества всего народа с политическими институтами. Даже тоталитарные партии, например, коммунистические, в некоторых странах вносят свой вклад в демократию; их устранение, допустим, во Франции и Италии, грозило бы опасностью усиления (по меньшей мере временного) консервативных элементов и сломало бы то равновесие, которое обеспечивает минимум свободы для каждой «части народа»; плюрализм партий является одновременно источником и символом этого равновесия.

В странах, где уровень жизни и образованности народа остается гораздо более низким (Азия, Африка, Южная Америка), такого соответствия нет. Здесь партии приобретают формальный характер: враждующие группировки оспаривают власть, рассматривая избирателей как инертную массу и придавая ей форму сообразно собственной воле; развивается коррупция и привилегированные классы используют систему партий для продления своего господства. При известных условиях единственная партия может выступить первой формой организации масс, которая позволяет постепенно втянуть их в политическое объединение; авторитарный режим, который она порождает, способен ликвидировать всевозможные порядки создать социально-экономические условия, необходимые для будущего развития политической свободы. При этом нужна еще такая структура переходного режима, которая не подавляла бы всякую надежду на последующее свободное развитие.

В то же время однопартийная система позволяет формировать новый руководящий класс, вышедший из народа, который сменяет прежний. В этом последнем пункте однопартийность и плюралистические режимы соприкасаются. Наиболее глубокое значение политических партий в том, что они приводят к созданию новых элит, возвращающих понятию представительства его доподлинный — а по сути дела единственный — смысл. Всякое правительство олигархично по своей природе, но происхождение и формирование олигархий может быть весьма различным, и это определяет их деятельность. Нужно заменить формулу «у правление народа народом» другой: «управление народом элитой, вышедшей из самого народа». Режим без политических партий обеспечивает преемственность элит, обязанных своим привилегированным положением происхождению, деньгам или должности; человек из народа должен приложить огромные усилия, чтобы при этих условиях проникнуть в правящую олигархию и стать первым; в то же время он должен пройти сквозь фильтр буржуазного воспитания, утратив всякий контакт с классом, из которого вышел. Режим без политических партий — это режим неизбежно консервативный. Он связан с цензовым избирательным правом и отражает стремление не допустить всеобщих выборов, навязывая народу руководителей, выдвинувшихся не из народа; он еще более далек от демократии, чем режим партий. Исторически партии родились в эпоху, когда народные массы начали реально входить в политическую жизнь; они создали те необходимые рамки, которые позволили им выдвинуть из своей среды собственные элиты. Партии всегда развить! больше слева, чем справа, потому что там они всегда более необходимы. Ликвидация политических партий была бы замечательным средством парализовать левую. Классические протесты против проникновения партий в политическую жизнь, против доминирования активистов над депутатами, съездов и комитетов — над представительными институтами игнорируют ту совершившуюся на протяжении последних пятидесяти лет глубочайшую эволюцию, которая выявила действительный характер правительств и парламентов. Некогда инструменты исключительно частных интересов, финансовых и промышленных кругов, и те и другие стали сегодня инструментами партий; а среди последних все возрастающее значение приобретают массовые партии. Такое превращение знаменует собой развитие демократии, а не ее регресс. Под этим углом зрения даже единственная партия выражает прогресс, если, конечно рассматривать ее не в сравнении с плюралистическими системами, а в ее собственных рамках, то есть в рамках диктатуры. Диктатура с единственной массовой партией, ведущая к созданию нового руководящего класса, куда ближе к демократии, чем диктатуры без партий — типа личных или военных, которые укрепляют феодальные принципы власти.

Демократии угрожает не режим партий, а современная ориентация их внутренних структур; опасность кроется не в самом существовании партий, а в том военном, религиозном и тоталитарном типе организации, который они порой обретают. И здесь необходимо подчеркнуть еще два существенных факта. Во-первых, далеко не все партии совместимы с подобной организацией. В Англии, Канаде, Австралии, Северной Европе с этой тенденцией связаны лишь карликовые группы, не обладающие никаким серьезным влиянием. То же самое относится и к Соединенным Штатам, где развитие «праймериз» имело своим следствием скорее ослабление инфраструктуры партий, нежели ее усиление. Закрытые тоталитарные партии типа ордена все еще остаются исключением в мире; если дальнейшая эволюция партий и пойдет в этом направлении, то она едва наметилась, и есть немало факторов, которые могут остановить и обратить ее вспять.

А с другой стороны, некоторые новые элементы партийных структур замечательно обеспечивают формирование политических кадров, и одновременно — все более тесную и надежную связь между народными массами и их руководящими элитами; отделенные от своего окружения, они могли бы не разрушать, а укреплять демократическую природу партий. Настоящее средство защитить демократию от ядовитых продуктов ее собственною развития, которыми она сама себя отравляет, состоит не в том, чтобы отнять у масс современные средства их организации и отбора кадров — такая хирургическая операция свела бы демократию к пустой форме, к иллюзорной видимости, а в том, чтобы вернуть этим средствам их действительное предназначение. Ведь в конечном счете они, подобно языку древнего Эзопа, могут употребляться как во зло, так и во благо. И отказаться от них — все равно, что отказаться от действия. Если бы демократия и в самом деле была несовместима с партиями, это, бесспорно означало бы, что она несовместима с условиями нашей эпохи. Все рассуждения о благодетельности ремесленного производства и вредоносности крупной индустрии не помешали тому, что эра ремесла завершилась, и мы живем сегодня в эпоху серийного производства; точно так же любые сожаления об индивидуалистических и децентрализованных кадровых партиях XIX века и анафемы современным массовым партиям централизованным и дисциплинированным — не отменяют того факта, что одни лишь последние соответствуют структуре современных обществ.