Это было в Праге - Георгий Брянцев

Нет, он остался прежним, он почти не изменился: все то же красивое, смуглое лицо, все тот же выпуклый лоб и волнистые каштановые волосы. Вот только у рта появилась резкая складка, которой раньше не было. Она оттягивает вниз края губ, отчего кажется, что он вот-вот опустит нижнюю челюсть. Что-то бессильное и безвольное было в этой старческой складке на еще молодом лице Нерича.

Почувствовав на себе взгляд Божены, Нерич обернулся и сказал:

— Помнишь, вот здесь, под этим балконом, мы прятались от дождя?

Она улыбнулась, но как-то невесело, одними губами.

— Что с тобой?.. Ты недовольна, что я приехал? — спросил Нерич полушутя.

— Ну что вы, Милаш!.. Просто… я сама не знаю, но мне отчего-то хочется… плакать.

Нерич обнял ее и прикоснулся губами к ее волнующимся на ветру волосам.

— Моя хорошая, не говори мне больше «вы». Согласна?

Божена покраснела.

— Не знаю… попробую.

Теперь ей стало лучше. Неприятное чувство исчезло. Она знала, что исчезло оно не от слов Нерича, а от прикосновения его губ. Божена подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом, и вдруг по телу ее пробежал озноб. На нее смотрели совсем чужие глаза — не те глаза, которые она любила. Ни тепла, ни жизни, ни чувства не было в них. Они были пусты и голы, как осеннее поле. Только изжившая себя, усталая, со всем смирившаяся душа могла прятаться за таким взглядом.

Нерич отвернулся и больше ни разу за всю дорогу не посмотрел на Божену.

Божена старалась освободиться от тягостного впечатления. Она стала расспрашивать его о Швейцарии.

Он принялся оживленно рассказывать. Его способность говорить красочно и выразительно снова проявилась в полной мере. Незаметно для себя Божена позволила себя увлечь и забыла о тягостной минуте, которую только что пережила.

Когда машина остановилась у дома Божены, Нерич попросил разрешения приехать вечером.

— Сегодня? — спросила Божена.

— Конечно, сегодня.

— Я сегодня не могу… У меня кружок.

Нерич пожал плечами.

— После восьми лет разлуки — и первый вечер…

— Хорошо, я буду ждать вас, — решительно ответила Божена.

То, что смутно уловила Божена во взгляде Нерича, было только отблеском страшного и безвозвратного падения человека. Истасканный, потерявший всякую надежду на моральное возрождение, променявший лучшие побуждения своего сердца на кратковременный жизненный успех и показное благополучие, Нерич, дорожа жизнью, стал выполнять все, что требовали купившие его хозяева. Тридцать девятый год был для него последним «свободным» годом. Избавившись от Обермейера и покинув Прагу, он вздохнул облегченно. Ему казалось тогда, что рабские цепи наконец разорвались и он начнет новую жизнь — жизнь, согласную с теми высокими принципами, которые были восприняты им в семье и в университете. В конце-то концов, предательство, которое он совершил, было навязано Обермейером. Разве Нерич хотел этого? Его обманули, завлекли, опутали, и другого выхода у него не было. Подлость по отношению к Божене, его вынужденное искательство ее руки — тоже инициатива проклятого Обермейера. Нерич сопротивлялся, отказывался, уклонялся, взывал к чести. И судьба пощадила его. Он не женился на Божене и вовремя уехал из Праги. «Перед ней я чист… или почти чист», — успокаивал себя Нерич, хотя в душе и чувствовал фальшь этих самоутешений. Если бы не отзыв Белграда, вряд ли Обермейер выпустил жертву из рук и вряд ли Нерич избежал женитьбы. Но как бы то ни было, все кончилось благополучно. Отправляясь в Будапешт, Нерич чувствовал себя счастливым. Конец, конец! К старому возврата нет. Мысленно он перечеркнул все, что было связано с его пребыванием в Праге.

Ошибка больше не повторится, рассуждал он, считая свое падение случайным промахом. Но промахи следовали один за другим. Боясь потерять свое благополучие, Нерич стал искать крепких хозяев, за спиной которых он мог бы сохранить и состояние и жизнь в такие тяжелые годы.

Из Будапешта Нерич поехал в Белград. Его прикомандировали к свите юного короля Петра. Когда Гитлер напал на Югославию и оккупировал ее, Нерич вместе с королем перебрался в Каир. Здесь ему не пришлось задержаться надолго. Король отправил его в штаб Михайловича в качестве своего представителя.

Драже Михайловича Нерич знал давно, с той поры, когда Михайлович был еще югославским военным атташе в Праге. В тридцать седьмом году, уезжая в Любляны, чтобы принять должность начальника штаба дивизии, Михайлович познакомил Нерича с подручным Конрада Гейнлейна, ублюдком Кундом. Из-за этого Кунда Нерич и попал в лапы Обермейера. Поэтому во всех своих последующих неудачах Нерич привык винить Михайловича. Он испытывал к нему отвращение.

Драже Михайлович как человек и теперь не вызывал в Нериче никаких симпатий. С той поры, как его имя стало широко известно во всех странах Европы, Михайлович необыкновенно высоко начал ставить собственное «я». Нерич знал, что рассчитывать на Михайловича так же трудно, как и на осеннюю погоду. Михайлович способен предать самого близкого ему человека ни за понюшку табаку, но перед его способностями карьериста Нерич не мог не преклоняться. Ум Драже Михайловича был туговат и неподвижен, но если кто-нибудь подкидывал ему подходящую идейку, он шел вперед, не брезгая никакими средствами, и с огромным упорством претворял эту идейку в жизнь.

Первое время Нерич не мог понять, чего добивается Михайлович. Ответ на этот вопрос помог ему найти Любич, с которым он пять лет назад распрощался в Будапеште и уже не рассчитывал больше встретиться.

Любич служил при свите Михайловича офицером связи югославского эмигрантского правительства.

— Мы попали с вами, как пауки в банку, — сказал он Неричу при первой же встрече. — Такого подлеца и интригана, как этот Драже, я в жизни еще не встречал. Он не брезгает ничем, и все ему сходит с рук. Вы, надеюсь, уже видели американца Дугласа Борна? Он пожаловал к нам этим летом в качестве представителя США. И, насколько я понимаю, США находятся в состоянии войны с Германией и ее союзниками — Венгрией, Румынией, Италией. Так, кажется?

Нерич усмехнулся: как будто так.

Любич продолжал:

— Борн сделался закадычным другом Михайловича. Их водой не разольешь. Но странно то, что все друзья Михайловича стали друзьями Борна. Осенью этого года, когда мы были еще в Сербии, я сделался очевидцем факта, от которого в моей голове все перевернулось. Драже устроил свидание представителя немецкого командования Штеркера с представителем США Борном. Они мирно беседовали и так же мирно расстались. Михайлович ориентируется на короля Петра, от имели которого явились вы; на югославское правительство в Лондоне, которое прислало меня; на США — в лице их представителя Борна; на Англию, миссию которой возглавляет полковник Бели; на предателя Недича, к которому он посылал майора Мишича в Белград; на жандармерию оккупантов, с которой он вошел в контакт; на венгерского регента Хорти и генерал-майора Иштвана Уйсаси — начальника Главного управления государственной обороны Венгрии; на итальянскую разведку; на румын, на немцев. Хорти весной этого года направил Михайловичу по Дунаю три транспорта с радиотехникой, боеприпасами, оружием, а разрешение на ввоз всего этого имущества дал группенфюрер СС Майкснер, уполномоченный гестапо в Белграде.

Кое-что из рассказанного Любичем Нерич уже знал от генерала Иштвана Уйсаси. Этого генерала он встречал еще в Праге, где тот был венгерским военным атташе в Чехословакии. Уйсаси дружил с Михайловичем, бывал у него на квартире. Старая дружба продолжалась и теперь. Связи с немцами завязались тоже давно. В Праге Михайлович поддерживал самые дружеские отношения с немецким атташе полковником Гупке, а затем и с Туссеном.

Он использует все, что возможно, для достижения цели и делает это неплохо. В конце концов, блестящая карьера — главное. Михайлович упорно поднимается со ступеньки на ступеньку, все выше и выше. На него можно положиться в одном отношении: он никогда не перейдет на сторону коммунистов, партизан не поддержит. Он верен королю Петру.

Разговаривать долго в этот вечер было некогда. Неричу предстояло посетить Михайловича. Прощаясь с Любичем, он выразил желание встретиться еще раз и поговорить без помехи.

В приемной генерала стояли два четника, вооруженные немецкими автоматами. Они молча пропустили Нерича в кабинет. Михайлович сидел за грубым столом в нательной рубашке не первой свежести. Грязной рукой с траурными дужками под ногтями он писал на листке бумаги.

Увидев Нерича, Михайлович отложил в сторону ручку.

— Я все забываю спросить вас, — сказал он, — давно вы ходите в чине майора?

— С осени сорок второго года.

— Давненько. С завтрашнего дня можете считать себя подполковником.