Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

Я очень надеялся на то, что Ламмердинг сможет благополучно пережить ужасную дорогу до госпиталя в Германии. Санитарных поездов, уходивших на запад, в те дни отчаянно не хватало. Наших раненых грузили на совершенно не приспособленные для этого платформы для перевозки скота, которые, конечно, не имели никакой защиты от свирепствовавших морозов. Медицинского персонала для их сопровождения было тоже катастрофически мало. В результате огромное количество немецких раненых встретили ужасную смерть прямо в дороге, среди бескрайних снежных российских степей.

Очень часто они находились в пути в подобных условиях по три недели, и должная медицинская помощь могла быть оказана им лишь в крупных городах по дороге. На каждой железнодорожной станции из вагонов выносили новых умерших и складывали их рядами на заснеженных платформах. Многие, очень и очень многие, чьи ранения были изначально не такими уж смертельно опасными, все же умерли в дороге от переохлаждения, обморожений и гангрен, так и не доехав до Германии.

Следовавший к нам по той же дороге посыльный из штаба дивизии повстречался с колонной в лесу и сообщил нам, что от огня русских пострадал только один человек — да и то лишь легкая царапина. Но, вообще-то говоря, он вез нам гораздо более важную новость.

3-й батальон 18-го пехотного полка подлежал замене 3-м батальоном 37-го пехотного полка.

В 9 утра из лесу показались первые шеренги прибывших нам на замену подразделений. Мы глазели на приближавшиеся к нам колонны с нескрываемым удивлением — этот батальон был явно значительно сильнее нашего, не говоря уже о боеспособности. Его бессменным командиром с самого начала и поныне был майор Клостерманн, а из первоначального офицерского состава в живых осталось более половины. Что касалось моей медицинской службы, то я передал наш перевязочный пункт с рук на руки моему коллеге, ассистензарцту Шюсслеру. Он оказался хорошим человеком и опытным фронтовым врачом.

Очень скоро наши преемники из 37-го полка почувствовали, что Гридино — отнюдь не оздоровительный курорт: в ходе приемо-передаточных мероприятий двое из их людей были убиты русскими снайперами.

— Милое местечко оборонять придется! — проворчал на это майор Клостерманн. — Уверен, что скучать по нему вы будете не слишком сильно.

Наш отход по той же дороге на Малахово он прикрывал несколькими пулеметами и одной легкой пушкой.

Все случилось точь-в-точь как несколько часов назад, когда мы прикрывали нашу колонну с ранеными — русские попытались устроить нам засаду из того же самого места.

В результате их винтовочного огня один наш человек был ранен в бедро. Мы забросили его в повозку и поспешили к тому взлеску, за которым можно было укрыться. Пулеметы Клостерманна безостановочно колошматили по тому месту, где затаились русские. Бежать — особенно некоторым из нас — оказалось гораздо труднее, чем можно было предположить. Преодолев очередные несколько десятков метров, нам приходилось падать в снег, чтобы восстановить дыхание. Теперь уже можно было без натяжки сказать, что весь батальон, до последнего человека, достиг самой крайней степени изнурения. Учащенно и с силой вдыхаемый морозный воздух причинял почти нестерпимую боль в груди, и вскоре я почувствовал на языке вкус собственной крови. Но вот мы достигли наконец густого леса и, немного придя в себя, расслабленно растянулись, пошатываясь, вдоль дороги.

Совершенно вымотанные и подавленные, мы вышли из леса, зная по карте, что деревня Малахово будет сейчас прямо перед нами. Мы просто не представляли до этого момента, как она выглядит в действительности. Деревня оказалась чуть больше Гридино и имела две главных улицы, расположенных под прямым углом друг к другу. Ширина такая же, как и длина, — защищаться будет сложнее, машинально отметил я про себя.

Двигаясь давно уже растянувшейся и беспорядочной вереницей, мы молча прошли мимо огневых позиций 21-сантиметровых минометов, расположенных вдоль окраины деревни. Солдаты их расчетов — тоже молча — провожали нас широко распахнутыми от изумления глазами. Жалко и неуклюже шаркавшая своими валенками по накатанной дороге банда оборванцев с сосульками, свисавшими с застегнутых на лице Kopfschutzer-ов, вряд ли могла вызвать своим появлением какую-то другую реакцию. Выглядели мы, конечно, не слишком героически и даже не слишком по-солдатски, и все же мы были отрядом самых настоящих героев, бесстрашно сражавшихся с русскими до самой последней капли крови и ни разу не отступивших ни шагу назад, не имея на то особого приказа. Мы ковыляли без строя, не в ногу, сгорбившись в три погибели под тяжестью собственного оружия. При взгляде на нас со стороны могло показаться, что еще метров пятьсот отступления от Москвы добьют этих бедолаг окончательно.

Вдруг откуда-то с головы нашей растянутой колонны пробежал по цепочке шепот: «Командир! Командир!.. Командир!..»

Мы подняли глаза и сразу же разглядели у дверей полкового пункта боевого управления характерную упрямую и коренастую фигуру оберста Беккера. Сбоку от него стоял Калкройт. Они вышли и поджидали нас специально для того, чтобы поприветствовать наше прибытие.

По размазанной по дороге колонне мгновенно прокатилось группирующее ее воедино движение. Не прозвучало ни единой команды, но все инстинктивно подтянулись, подровнялись и сформировали правильный походный строй, пошли в ногу, вскинули винтовки на плечо под правильным углом и подняли головы, глядя прямо перед собой.

И совсем уж неожиданно раздался зычный голос Шниттгера, запевшего строевую песню. Все как один подхватили ее уже на второй строчке. В морозном воздухе зазвенела старинная песня о солдатской мечте. Мы пели ее так, как если бы возвращались в свои казармы после успешного проведения учебных маневров.

Течет с горы звенящий ручейПрохладного игристого вина…

Беккер поправил на голове козырек своей Kopfschutzer, прикрывавший его лицо подобно поднятому забралу рыцарского шлема, и, приложив ладонь к виску, принял стойку смирно. Он, конечно, знал эту совсем не уставную и даже откровенно дерзкую песню. Подходя к крыльцу пункта боевого управления, мы как раз допели последние ее строчки:

Счастливец тот, кто может забытьВсе ужасы и беды, участником которыхЕму довелось не раз быть.

По задубленной морозными ветрами коже щек старого командира скользнули две-три скупых солдатских слезы.

— Стой! Нале-во! Смирно! — гаркнул Бёмер.

Остатки 3-го батальона вытянулись по струнке перед своим командиром полка. Бёмер щеголевато, как на парадном построении, приблизился к Беккеру безупречным строевым шагом и, вскинув руку к виску, звонко доложил: