Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— Маленький, — сказала Рут Грэму, — давай-ка пойдем в другую комнату. Пусть папа еще немного поспит.

— Я тоже хочу немного поспать, — сказал ей Грэм.

— Пойдем в другую комнату, — повторила Рут. — Может, ты поспишь с Кончитой.

Они прошли по гостиной номера — Грэм тащил за собой свое одеяло и плюшевого мишку, Рут была в футболке и трусиках; даже брак не изменил ее спальных привычек. Она постучала в дверь комнаты Кончиты и разбудила ее.

— Извините, Кончита, но Грэм хочет поспать у вас, — сказала ей Рут.

— Конечно, детка, — давай, заходи, — сказала Кончита Грэму, который протопал мимо нее к ее кровати.

— Здесь не так холодно, — заметил мальчик. — В нашей комнате холодища. Папа совсем замерз.

— Алан умер, — прошептала Рут Кончите.

Она вышла в гостиную, там набралась мужества вернуться в свою спальню. Закрыв окно, она прошла в ванную, где наспех вымыла руки и лицо, почистила зубы, не обращая внимания на волосы. Потом она кое-как оделась, ни разу не взглянув на Алана и не прикоснувшись к нему. Рут не хотела видеть его лицо. Всю оставшуюся жизнь она хотела представлять его таким, каким он был живой; и без того было худо, что она унесет с собой в могилу воспоминание о неестественном холоде его тела.

Когда она позвонила Ханне, не было еще и шести.

— Тебе со мной лучше дружить, — сказала Ханна, сняв трубку.

— Это что за хер? — услышала Рут голос экс-вратаря.

— Это я. Алан умер. Я не знаю, что делать, — сказала Рут Ханне.

— Ах, детка, детка… я сейчас буду! — сказала Ханна.

— Это что за хер? — снова спросила бывшая хоккейная звезда.

— Слушай, иди — найди себе другую шайбу! — услышала Рут голос Ханны. — Не твое сраное дело, кто мне звонит…

Когда Ханна приехала в «Станхоп», Рут уже позвонила Эдди в Нью-Йоркский спортивный клуб. Эдди и Ханна взяли все хлопоты на себя. Рут не пришлось говорить с Грэмом, который, к счастью, снова уснул в кровати Кончиты; мальчик проснулся только после восьми, а к этому времени тело Алана уже увезли из отеля. Ханна, которая повела Грэма завтракать, проявила удивительную изобретательность, отвечая на его вопросы о том, куда делся папа. Оказаться на небесах Алан еще не мог, решила Рут; она полагала, что еще слишком рано заводить разговоры о небесах, которых в скором времени будет предостаточно. Ханна держалась более практичного вранья: «Твой папочка уехал в офис, Грэм» или «Твой папочка, может быть, отправится путешествовать».

— Путешествовать куда? — спрашивал Грэм.

Кончиту Гомес смерть Алана сразила наповал. Рут просто окаменела. Эдди вызвался отвезти их всех в Сагапонак, но Тед Коул не напрасно учил свою дочь езде. Рут знала, что может выехать с Манхэттена или приехать туда в любое время, когда ей нужно. Хватит и того, что Эдди и Ханна избавили ее от забот о теле Алана.

— Я могу вести машину, — сказала им Рут. — Что бы ни случилось, машину я могу вести.

Но искать в одежде Алана ключи было выше ее сил. Эдди нашел ключи. Ханна упаковала одежду Алана.

В машине Ханна сидела сзади с Грэмом и Кончитой. В обязанности Ханны входило отвлекать Грэма — это была ее роль. Эдди сидел рядом с Рут на пассажирском сиденье. Эдди пришел к выводу, что его роль остается неопределенной, но он занялся изучением профиля Рут; Рут никогда не отрывала глаз от дороги — только для того, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида или в боковые.

Бедный Алан, думал Эдди, вероятно, это была острая сердечная недостаточность. Так оно и было на самом деле — Эдди оказался прав. Но более интересным было то, в чем он оказался не прав. А не прав он был в том, что воображал, будто влюбился в Рут, глядя на ее скорбный профиль; он не понимал того, как сильно в этот момент она напоминала ему свою несчастную мать.

Бедный Эдди О'Хара! Ему выпала самая неблагодарная судьба: он был сбит с толку заблуждением, будто влюбился в дочь единственной женщины, которую когда-либо любил! Но кто может провести различие между любовью и иллюзией любви? Даже настоящая любовь — это воздействие воображения.

— А где папа теперь? — начал Грэм. — Он все еще в офисе?

— Я думаю, он сейчас у доктора, — сказала мальчику Ханна. — Я думаю, он пошел к доктору, потому что не очень хорошо себя чувствует.

— Он все еще мерзнет? — спросил мальчик.

— Может быть, — ответила Ханна. — Доктор выяснит, что у него за болезнь.

Волосы у Рут были по-прежнему нечесаны — волосы проснувшейся женщины, — на лице никакой косметики. Губы у нее были сухими, а морщинки в уголках глаз стали очень заметными — раньше Эдди их не замечал. У Марион тоже были морщинки в уголках глаз, но в этот момент лицо Марион исчезло из памяти Эдди — его захватило выражение лица Рут, излучавшего скорбь.

Рут в сорок лет переживала первую горечь траура, а Марион в тридцать девять, когда Эдди видел ее в последний раз, скорбела уже целых пять лет; ее лицо, на которое теперь было так похоже лицо дочери, отражало почти что вечную скорбь.

Эдди в шестнадцать лет влюбился в печаль Марион, которая казалась более неотъемлемой ее частью, чем ее красота. Но красота, уходя, остается в памяти; лицо Рут перед Эдди теперь отражало отцветшую красоту, что было еще одной мерой любви, которую Эдди искренне питал к Марион.

Но Эдди не знал, что все еще влюблен в Марион; он искренне верил, что влюбился в Рут.

«Что такое случилось с Эдди, черт его возьми? — думала Рут. — Если он не прекратит пялиться на меня, я съеду в кювет!»

Ханна тоже заметила, что Эдди смотрит на Рут.

«Что такое случилось с Эдди, черт его возьми? — думала Ханна. — С каких пор этот засранец начал интересоваться женщинами моложе его?»

Миссис Коул

«Она уже год как вдовствовала», — написала когда-то Рут Коул. (Всего за четыре года до того, как сама стала вдовой!) И год спустя после смерти Алана (точно так же, как она писала когда-то о своей вымышленной вдове) Рут все еще пыталась «сохранить воспоминания о прошлом, как это подобает любой вдове».

«Как это я могла почти все предчувствовать?» — спрашивала себя писательница; Рут, хотя и говорила, что хороший писатель может вообразить что угодно (и вообразить это достоверно), и часто утверждала, что реальный жизненный опыт нередко переоценивается, не могла не удивляться тому, как точно вообразила она переживания вдовы.

Целый год после смерти Алана, точно так, как написала она о своей вымышленной вдове, Рут чувствовала, что «так называемый поток воспоминаний мог в любой момент унести ее, как и в то утро, когда она проснулась и обнаружила, что лежащий рядом с ней на кровати муж мертв».

А где была рассерженная старая вдова, которая озлилась на Рут за то, что та недостоверно написала о вдовстве? Где была эта гарпия, назвавшая себя вдовой на всю жизнь? Оглядываясь назад, Рут чувствовала разочарование оттого, что старая ведьма не появилась на панихиде по Алану. Теперь, став вдовой, Рут хотела увидеть несчастную старую каргу хотя бы только ради того, чтобы прокричать ей в лицо: да, все, что она написала о вдовстве, — верно!

Злая старуха, пытавшаяся испортить ее свадьбу своими подлыми угрозами, отвратительная старая хрычовка, которая так нагло позволила себе выговаривать ей… где она теперь? Может быть, она умерла, как сказала тогда Ханна. Если так, то Рут чувствовала себя обманутой; теперь, когда обретенная мудрость давала ей право говорить, Рут хотела бы вправить мозги этой старой сучке.

Разве эта старая тварь не бахвалилась перед Рут, что, мол, она больше любит своего мужа? Рут представлялась отвратительной одна мысль о том, что кто-то может сказать другому человеку: «Ты не знаешь, что такое настоящая скорбь» или «Ты не знаешь, что такое настоящая любовь».

Этот неожиданный гнев при одной мысли о безымянной старой вдове давал Рут неисчерпаемый запас энергии в первый год ее вдовства. В тот же год — и это тоже было неожиданно — Рут стала мягче относиться к матери. Рут потеряла Алана, но у нее еще остался Грэм. Остро ощущая, как дорог ей единственный ее ребенок, Рут вдруг обнаружила, что начинает понимать попытки Марион не полюбить еще одного ребенка — ведь Марион уже потеряла двух.

«Как это мать сумела не лишить себя жизни?» — не переставала удивляться Рут; не могла она понять и как Марион смогла родить еще одного ребенка. Неожиданно ей стало понятно, почему мать бросила ее. Марион не могла себе позволить полюбить Рут, потому что ей невыносима была мысль о потере третьего ребенка. (Рут узнала обо всем этом от Эдди пятью годами ранее, но, только потеряв мужа, обрела она жизненный опыт или воображение, чтобы поверить в это.)

Адрес Марион уже в течение целого года лежал на столе Рут, на виду у нее. Гордыня и трусость — вот было название, достойное длинного романа! — не позволяли Рут написать матери. Рут все еще верила, что это Марион, ушедшая от нее, должна первой дать знать о себе. Будучи относительно молодой матерью и еще более молодой вдовой, Рут едва только начинала знакомиться с чувством скорби и со страхом перед еще большими утратами.