Впереди идущие - Алексей Новиков

Получив от Белинского письмо, которое свидетельствовало о том, что уходящий сотрудник не хочет никаких личных объяснений, Краевский выразил настоятельное желание обо всем потолковать.

– Да ведь надо же работать-то! – встретил он Белинского, поглядывая на него выжидательно.

– Буду делать, что мне приятно и не стесняясь срочностью работы, – отвечал сотрудник, лишавший себя верного куска хлеба.

– Пусть так, почтеннейший Виссарион Григорьевич. Но надо подумать и об «Отечественных записках».

Тут бы и начать редактору-издателю разговор о судьбе журнала. Вместо того Андрей Александрович сухо спросил:

– Не знаете ли кого взамен себя? Что делает Некрасов?

Никаких уговоров не последовало.

«Он не понимает опасности своего положения», – думал по дороге домой Белинский. В самом деле, Краевский многого не понимал, если надеялся вбить клин между Белинским и Некрасовым. Зато он твердо знал другое: журналу, обеспеченному устойчивой подпиской и капиталом, можно расстаться наконец с опасным сотрудником.

Редактор-издатель «Отечественных записок» понятия не имел о том, что в Третьем отделении лежала секретная записка Булгарина под заглавием: «Социализм, коммунизм и пантеизм в России в последнее двадцатипятилетие».

Не от хорошей жизни пустился Фаддей Венедиктович в исторические изыскания. Главная мысль секретного трактата касалась, конечно, сегодняшнего дня.

«Все направление «Отечественных записок», – писал Булгарин, – клонится к тому, чтобы возбуждать жажду к переворотам и революции, – и это проводится в каждой книжке. Огромный класс, ежедневно умножающийся, людей, которым нечего терять, а в перевороте есть надежда все получить, – кантонисты, семинаристы, дети бедных чиновников и прочие, – почитают «Отечественные записки» своим евангелием, а Краевского и первого его министра Белинского (выгнанного московского студента) апостолами».

Вот как рисковал из-за Белинского Андрей Александрович Краевский!

Ошибся кое в чем и Виссарион Белинский. Ему верилось, что по его примеру покинут «Отечественные записки» все порядочные люди. А порядочные люди вовсе об этом не думали. По склонности к либерализму всегда предпочтут они сидеть между двух стульев. Не многие из участников «Отечественных записок» последуют за Белинским. На стороне Краевского окажется даже большинство, с Белинским – те, кому принадлежит будущее.

Итак, Белинский освободился от журнала. Тем больше мог он заняться «Левиафаном». «Левиафан» должен выйти непременно к осени. Иначе чем жить семье? Мари права в своих тревогах. Но и он не легкомысленный мальчишка. Щедрым присылом откликнулись москвичи. Герцен прислал удивительную повесть «Записки доктора Крупова». С железной логикой доктор Крупов убеждает читателей, что большинство человечества, мирясь с нелепыми порядками жизни, имеет все права на зачисление в душевнобольные. Михаил Семенович Щепкин прислал отрывок из воспоминаний – живые страницы летописи крепостного театра.

Виссарион Григорьевич показывает рукописи Мари: какое блестящее начало для «Левиафана»! Друзья поддержат его в трудную минуту. Белинский берет новую рукопись:

– Если бы ты знала, Мари, какую умную статью прислал мой старый приятель и молодой ученый Кавелин! Эта статья, ей-богу, может стать эпохой в изучении русской истории. Один взгляд его на Ивана Грозного чего стоит! Послушай, Мари!

– Слушаю, мой друг… Но какое нам с тобой дело до Ивана Грозного? Пусть твой «Левиафан» выйдет непременно осенью. Но деньги-то нужны сейчас – и сегодня и завтра.

Бедная Мари! Ей в самом деле нелегко. Она мужественно мирится с лишениями. Она хочет только одного: чтобы хоть как-нибудь была обеспечена скромная жизнь семьи. Будущий «Левиафан» казался ей далеко не таким надежным, как ежемесячное жалованье. Но стоило лишь упомянуть о Краевском, как Виссарион Григорьевич приходил в ярость.

– Завтра же побегу к нему на поклон! Буду писать рецензии о немецкой грамматике, о византийской архитектуре, о медиумах! Пусть Ванька Каин делает из меня враля, шарлатана и осла, на котором он въедет в Иерусалим своих успехов!

Мари приходилось давать ему успокоительную микстуру.

– Доконали меня «Отечественные записки», – едва мог закончить разговор Белинский. Начинался кашель и удушье.

Если бы кто-нибудь знал, как он устал! А ему не исполнилось еще и тридцати пяти лет!

В невеселую минуту он написал Боткину, собиравшемуся вернуться из Парижа на родину:

«При мысли о свидании с тобой мне все кажется, будто мы расстались молодыми, а свидимся стариками; и от этой мысли мне и грустно, и больно, и почти что страшно…»

Страшно было оставаться наедине с этими мыслями. Если бы только вздохнуть полной грудью, ни о чем не думать, ни о чем не писать! Иначе… Виссарион Григорьевич понимал, что иначе болезнь не даст ему отсрочки.

Возможность выехать из Петербурга представилась совершенно неожиданно. Михаил Семенович Щепкин звал его в поездку на юг, где знаменитый московский артист предполагал гастролировать в театрах разных городов. Этакое счастье!.. А на что будет существовать семья?

– Не везет мне, Николай Алексеевич! – Белинский встретил Некрасова с грустной улыбкой.

Но что это? Некрасов вынимает ассигнации, много ассигнаций и, положив их на стол, говорит бесстрастным голосом, как будто ему в привычку отваливать такие куши:

– Здесь чистый доход от «Петербургского сборника», Виссарион Григорьевич. Две тысячи рублей. Вам на поездку как раз пригодятся, а мне ни к чему. Во благовремении сочтемся.

Белинский может двинуться на юг. Семья поедет на лето в Ревель, на. купания в Гапсаль. Все хлопоты по путешествию берет на себя Федор Михайлович Достоевский, который едет в Ревель к брату.

Виссарион Григорьевич совсем повеселел.

– Хороший муж никогда не оставит жену и ребенка без уважительной причины. Не правда ли, Мари? – спросила за вечерним чаем Аграфена Васильевна.

Белинский уставился на свояченицу.

– То есть как это без причины? – переспросил он. – Это я-то, по-вашему, еду без причины? Что же ты молчишь, Мари?

– Я так боюсь твоей поездки, – присоединилась Мари. – Ты будешь в компаниях. Не удержишься от вина, нарушишь диету…

Белинский встал из-за стола. В груди у него клокотало. Голос стал едва слышен.

– Поймите! В последний раз прошу понять: я еду не только за здоровьем, но и за жизнью…

Он ушел в кабинет. Начался припадок надрывного кашля. Не помогла и успокоительная микстура, с которой немедленно пришла Мари.

Белинский прилег на диван на высоких подушках. Явилась робкая мысль: может быть, его поездка освежит и семейные отношения?