Там, где фальшивые лица - Олег Яковлев

Три дня… он не мог умереть. Три долгих, уводящих за грань безумия, дня и столько же не менее страшных ночей он глядел на мир сквозь узкую прорезь на уровне глаз, видел стоящих на коленях кругом инквизиторов в алых рясах, подпоясанных веревками, и тогда он молил, чтобы его распяли на кресте вместо Анина. Ну почему брату досталась настолько легкая смерть? Почему?! В то время как он…

После его выпустили, просто открыли замки, отворили крышку и вырвали его из жуткой металлической утробы. Они так это и называли – второе рождение… только отнюдь не мать здесь испытывала муку, ни одной живой матери никогда не пережить ничего подобного… «новорожденный» напоминал груду ошметков, потеряв целостность, он походил сейчас на нечто ужасное, бесформенное – на сгусток злобы, приправленный безумием и болью… Его излечили, а после швырнули к остальным – дожидаться…

Поэтому никому не понять, что ощутил пленник, вдохнувший полный гари и пыли воздух, но такой для него свежий и чистый. Никому не понять. Вы когда-нибудь проводили три дня в «железной деве»?! То-то же…

Перед глазами зависли тучи поднятой сапогами пыли, смешавшейся с едким дымом разворачивающегося где-то в ближайших шатрах пожара.

– In nomine Lupus! – раздавалось со всех сторон. – In nomine Lupus! Sanct Lupus!

Они славили своего божественного зверя. С его именем на устах они убивали или падали наземь бездыханными. Без разницы… Смерть, она равно живет и в том, кто убивает, и в том, кто умирает… Все уже было сказано… Далеко-далеко, там, где люди никогда не видели снега, где урожаи случаются дважды в году, а дома строят из чистого белого мрамора, откуда злобные волчьи оскалы на людских челах пришли в эти несчастные, залитые кровью и страданиями земли, неся уже знакомую боль и еще неизведанные муки… Там, на ласкаемом жарким солнцем Юге, оставшаяся вдовой женщина вот-вот возьмет на руки маленького сына и завоет, глядя на север, ее глаза уже полнятся слезами, а руки дрожат. Ребенок не понимает – он слишком мал, или же нет – он просто не хочет понимать, ведь это единственное, что осталось принять, чтобы стать взрослым. Перед глазами жены встает облик, такой любимый, такой… боги, она не успела прижаться к нему в последний раз, не успела обнять покрепче, не успела сказать всего того, что хотела сказать сейчас. Где-то невообразимо далеко, как считает она, на самом краю света, ее муж падает на землю, его убил его же товарищ, сосед, брат. А Волк, равнодушный и вечно голодный, как глотка интриг и амбиций сильных мира сего, яростно скалится убийцам и их жертвам с забрал и щитов, стягов и литых фигурок на шлемах. Его вой разносится, рождаемый в утробах рогов и труб, ему просто нравится взирать на людское горе, он крайне доволен тем, что сейчас происходит вокруг. Кровь, по которой шагают, кровь, которая стекает по лезвию меча, капает на гарду и течет на ладони… только это доставляет ему наслаждение – этому олицетворению власти, облику безжалостности и стальной жестокости…

Дориан шагнул вперед. Босая ступня коснулась шершавой земли. Откуда-то слева раздавался громкий лай и глухой собачий рев – это один из псов отца Клемента раздирал на куски верных солдат Империи. Лапы с острыми когтями упирались в поверженные тела, а клыки трех огромных пастей рвали в клочья плоть, подчас выплевывая в сторону откушенные куски стали, а после продолжали свой пир. Раздвоенные языки демонических животных в безумии метались, слизывая кровь, их глаза, налитые злобой, истекали черными смолянистыми слезами, а широкие глотки были перетянуты едва заметными белесыми нитями темной магии. Второго пса нигде не было видно… Дориан равнодушно отметил колдовство Черного Лорда и сделал еще один шаг. Лежащее на земле ребром кверху лезвие скользнуло по обнаженной подошве и пятке. Кровь засочилась, пленный некромант припал на другую ногу.

В нескольких шагах показались вражеские легионеры. Они самозабвенно нарезали на куски собственных друзей, протыкали груди и животы, отсекали руки и ноги… И пусть еще вчера эти пары ног, что окровавленными обрубками сейчас валялись в стороне от стонущих и ревущих от боли новоявленных калек (тех, кому удалось сохранить сознание), размеренно шагали подле них же в строю. Пусть оторванные кисти, валяющиеся в пыли, пусть отсеченные пальцы, которые ныне втаптывали в грязь, еще вчера хлопали их по плечу или жали их руки. Пусть из пробитого гладиусом рта еще вчера раздавались приветствия и добрые слова – теперь оттуда лилась лишь кровь. Пусть… Человек – самый страшный и самый безжалостный зверь. Человек – прирожденный убийца. Первейший его инстинкт – вовсе не желание утолить голод. Первейший его инстинкт – жажда убийства, как ты добудешь себе пропитание, не обагрив рук? Сперва человек убивал, чтобы выжить, но со временем он вошел во вкус – ему стало нравиться отнимать жизнь. Отнимать у других то, что дается всего один раз, лишать самого дорогого…

– Вперед, братья! – закричал Дориан и бросился на ближайшего легионера. Неизвестно, на что он надеялся. Облаченный в полный стальной доспех воин Империи, вооруженный гладиусом и прячущийся за башенным скутумом, казался неприступной башней по сравнению с обнаженным и лишенным всякого оружия пленником. Сумеречный взмахнул кулаком, пытаясь достать своего врага. В ответ легионер успел прикрыться щитом – цепь бессильно звякнула о металл и, заскользив, потянула пленника вниз. Но Дориан не упал – он обреченно рванулся вперед, отталкивая в сторону ненавистный скутум с волчьим ликом… и тут лезвие гладиуса полоснуло его по груди. Некромант закричал и упал на землю. В тело ему впились два клинка… В голову его собрату в этот миг вонзился пилум, другому пробила живот стрела. Самоубийственная и безумная атака пленников завершилась.

На земле остались лежать лишь десять окровавленных белых тел. У кого-то недоставало руки, у кого-то нога лежала немного поодаль, у третьего был рассечен бок, и кровь под ним образовывала огромную лужу. Первым погиб Дориан. Он распростерся на земле, страшно изогнув хребет. В одной руке у бывшего паладина Льва был зажат вырванный из собственного тела наконечник пилума, другая судорожно сжимала выцветшую полуистлевшую траву. Некромант походил на испещренную зажившими отметинами от шипов статую, выполненную каким-то безумным скульптором: он был прибит к земле, а из груди у него торчали два гладиуса, будто некое роковое напоминание о том, как именно он убил когда-то своего друга. Кровь стекала на живот и капала, просачиваясь между ребрами, на ковыль. Дориан Сумеречный погиб, но на лице его застыло чувство долгожданного покоя, со стороны могло даже показаться, что он просто заснул…