История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы - Сергей Скибин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
60
О повестях А.А. Бестужева (Марлинского) см. в разделе «Русская повесть в эпоху романтизма».
61
Устрялов Н.Г. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Ч. 1–5. СПб., 1831–1834.
62
Все басни Крылова цитируются по изданию: Крылов И.А. Басни / («Литературные памятники»). М. – Л., 1956.
63
См. об этом: Серман И.З. Крылов-баснописец // Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л., 1975. С. 274. См. там же анализ басен «Лягушки, просящие Царя» и «Водолазы».
64
И.А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 174.
65
Архипов В. И.А. Крылов. Поэзия народной мудрости. М., 1974. С. 39.
66
Н.И. Гнедич. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам. Сообщил П. Тихонов. СПб., 1884. С. 75.
67
Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л., 1975. С. 220.
68
Гоголь Н.В. Собр. соч. В 6 т. Т. 6. М., 1953. С. 167.
69
Гоголь Н.В. Собр. соч. В 6 т. Т.6. М., 1953. С. 167
70
В баснях следует различать мораль и житейскую мудрость. Житейская мудрость выводится из обстоятельств рассказа, мораль – из общечеловеческих правил или нравственных понятий, которых держится баснописец.
71
Лессинг Готхольд Эфраим. Драмы. Басни в прозе. М., 1972. С. 473.
72
Аббат Баттё. Начальные правила словесности. Т. 2. СПб., 1803. С. 34–35.
73
Библиографические и исторические примечания к басням Крылова. СПб., 1878.
74
Тот же стихотворный размер использовали А.П. Сумароков (трехстопный, как у Крылова, хорей) и Ю.М. Нелединский-Мелецкий (четырехстопный хорей).
75
Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. С. 278–279.
76
В новейшей научно-популярной и критической литературе сделаны странные, часто искажающие авторский замысел и его исполнение, попытки унизить Чацкого и возвысить его антагонистов и противников. Например, А.П. Ланщиков («Горе от ума» как зеркало русской жизни. – «Литература в школе». 1997, № 5) укоряет Чацкого за смешение петербургского с французским. Чацкий, по его мнению, воюет не с Фамусовым и Молчалиным, а с православно-патриотической Москвой: «За три года праздных скитаний из души юного народолюбца выветрился весь дворянский демократизм особого московского замеса; если князь Тугоуховский глух клинически, то Чацкий глух душевно». В «новаторском» переворачивании смысла комедии А.П. Ланщиков не одинок. Его предвосхитил А. Баженов (Треугольник «Горя». – «Литературная учеба». 1994. Кн. 5), который в заслугу Грибоедову поставил некое покаяние: «Он первый нашел в себе мужество для покаяния». Выдуманное А. Баженовым «покаяние» состоит в следующем: Грибоедов, оказывается, раскритиковал, высмеял и назвал «безумцем самого критика-разрушителя», т. е. Чацкого, о котором «теперь сказали бы интеллигента». Далее автор написал про «гибель» (?) Молчалина, связываемую им с двумя случайностями: наверху тихо крадется Софья, а внизу «пыхтит» сумасшедший Чацкий. Если Чацкий, по мнению автора, – разрушитель, то Софья – устроительница мира, ею владеет христианский идеал.
77
Аникст А. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М., 1972. С. 55.
78
Пушкин считал, что Грибоедов «пожалел» Молчалина («недовольно резко подл») и советовал усилить эту черту.
79
Косвенным доказательством служат слова Софьи, которая искренно удивляется тому, что Чацкий предположил возможность брака знатной дворянки с танцмейстером («Как можно…»). Между тем сама Софья надеется на союз с Молчалиным. Препятствием служит бедность, а не происхождение.
80
На это обратил внимание Вяземский, посетовав на то, что Москва изображена не с надлежащей правдивостью, а только со своей отрицательной стороны.
81
И.А. Гурвич в статье «Утверждение ненормативной драматургии (Грибоедов)» (см.: Гурвич И.А. «Проблематичность в художественном мышлении (конец XVIII–XX вв.)» Томск, 2002), кроме влияния сентиментализма на характер Софьи, отмечает также ее морализм. Автор считает, что Чацкий для Софьи не опасный вольнодум, а злоязычник. Автор ссылается на сцену обморока Софьи и пишет, что свой обморок Софья истолковывает не как испуг влюбленной женщины, а как признак человеческого участия (можно доброй быть ко всем и без разбору). Однако из сцены ясно, что словами о человеческом участии героиня прикрывает свое подлинное чувство. Ее чувствительность – не более чем уловка влюбленной женщины. Грибоедов и здесь дает понять, что не одобряет сентиментальность.
Другой автор, Ю.В. Лебедев (см.: Лебедев Ю.В. «Загадка» «Горя от ума» А.С. Грибоедова. Время и текст: Историко-литературный сборник – СПб., 2002), не отрицая сентиментальных наклонностей Софьи, настаивает на том, что и Чацкий, и Софья – герои-романтики. По мнению Ю.В. Лебедева, «Софья ускользает от Чацкого в параллельный мир чуждой декабристскому романтизму «карамзинской» культуры, в мир Ричардсона и Руссо, Карамзина и Жуковского. Романтическому уму она предпочитает романтическое сердце. Чацкий и Софья – лучшие представители своего поколения – олицетворяют два полюса русской культуры 1810– 1820-х гг.: активный гражданский романтизм декабристов и поэзию чувства и сердечного воображения карамзинистов. Оба героя-романтика в освещении Грибоедова-реалиста терпят сокрушительное поражение, сталкиваясь с реальной сложностью русской жизни. И причины этого поражения сходны: если у Чацкого ум с сердцем не в ладу, то у Софьи – сердце с умом» (с. 53). Однако здесь было бы уместно некоторое уточнение: если Софья начиталась сентиментальных книг и прониклась сентиментальными веяниями, то, с точки зрения Грибоедова, это ложное направление ее духовного и душевного развития, наносное и чуждое русской девушке поветрие, своего рода «заблуждение» души; что же касается Чацкого, то его «романтизм» – это прежде всего житейский романтизм, отличающийся романтикой молодости, увлеченностью новыми идеями, нетерпеливостью, синонимичный наивности и неопытности. Это скорее «романтизм» поведения, а не идей. Поэтому слишком сомнительно, чтобы Грибоедов считал Чацкого и Софью «детьми больного мира, в той или иной мере пораженными вирусами общей болезни «поврежденного класса полуевропейцев»» (с. 53). Вряд ли также Грибоедов намеревался изобразить «попытки Софьи внести» в русское общество «романтически-мечтательное, сердечное начало». Драма Софьи состоит вовсе не в том, что такие попытки «бессильны», а в том, что, по Грибоедову, романтически-мечтательное начало, отнюдь не равное «сердечному», нужно не вносить в общество, а избавлять общество от него, потому что как раз сентиментальные мечтания и ложная чувствительность приводят к сердечным и иным катастрофам.
Более полный свод мнений о затронутых проблемах есть в обстоятельной и чрезвычайно полезной монографии Л.А. Степанова «Эстетическое и художественное мышление А.С. Грибоедова» (Краснодар, 2001. С. 227–310).
82
Вацуро В.Э. Пушкин и литературное движение его времени. – «Новое литературное обозрение». 2003. № 59. С. 307.
83
В науке время от времени выдвигались отличающиеся от предложенной различные схемы периодизации жизни и творчества Пушкина или схемы периодизации творчества. В частности, есть периодизации Б.С. Мейлаха, С.А. Фомичева, в которых творчество Пушкина подразделяется в соответствии с изменениями поэтического стиля. Одной из последних периодизаций является периодизация В.С. Непомнящего, который выделяет в биографии и творчестве Пушкина «вступительный этап» (раннее лицейское творчество с 1814 по 1815 г.) и три семилетия (раннее – 1816–1823 гг., зрелое – 1823–1830 гг., позднее – 1830–1837 гг.). (Непомнящий В. Поэзия и судьба. Статьи и заметки о Пушкине. М., 1983. С. 253–259). Впоследствии В.С. Непомнящий определит их следующим образом: раннее семилетие характеризуется идеей «как писать», зрелое – «что писать», позднее – «смысл жизни». Несмотря на заявленные периодизации, проблема остается пока не решенной, поскольку авторам не удалось органически сочетать биографию и творчество: предпочтение, отдаваемое переменам в области стиля перед биографическими фактами, искажает картину эволюции личности и творчества Пушкина. Поэтому в общих и специальных курсах, а также в книгах, где систематически излагается жизнь поэта в связи с творчеством или творчество в связи с жизнью, в силе остается периодизация, положенная в основу книги Б.В. Томашевского «Пушкин» (Т. 1, 2. М., 1990) и сохраненная Ю.М. Лотманом в его известной биографии Пушкина (Лотман Ю.М. Биография писателя. Л., 1983).
