Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Регент поступил с виновными мягко, — обширность заговора напугала его. Супруги де Мэн отделались недолгим домашним арестом. Но и в Бастилии жилось вольготно. Малезье продолжал писать мадригалы в честь Пчелы. Аббату Бриго доставили его книги, он превратил камеру в уютную монастырскую келью. Граф де Лаваль, большой гурман, заказывал рестораторам изысканные яства.
Девица Делонэ обменивалась записками с поклонниками и тоже не жаловалась на тюремщиков. Впоследствии, став мадам де Стааль, она напишет «портрет герцогини де Мэн».
«Она и в шестьдесят лет не извлекла из пережитого никаких уроков… Любопытная и доверчивая, она хотела углубиться в разные области знания, но осталась на поверхности их… Она верит в себя так, как верят в бога, никакое зеркало не внушит ей сомнений в своих достоинствах. Демонстрируя все признаки дружбы, она ничего при этом не чувствует. „Мое несчастье, — говорит она, — в том, что мне необходимы люди, которые мне не нравятся“. Ее власть порабощает, ее тирания ничем не прикрыта, герцогиня и не пытается смягчить хватку. Она может заплакать, если ее друг опоздает на пятнадцать минут, но равнодушно услышит о его смерти».
Обвиняемые строчили регенту «объяснения», отнекивались и каялись. В досье следствия лег список рыцарей Пчелы. Кавалер Сен-Поль на вызов не явился, и в Париже его не нашли. Он удалялся от столицы, радуясь свободе, Новый, 1719 год он встретил в Гавре, где знакомый капитан предоставил ему приют.
Между Францией и Испанией вспыхнула война. Морская коммерция сократилась, и отплыть довелось не сразу.
На севере громы баталий поутихли. На Аландских островах доверенные России и Швеции вели дебаты о мире. Конференцию прервала кончина Карла Двенадцатого, приключившаяся в Норвегии, при осаде крепости. Кавалер читал куранты, и снова накатывалось на него странное безразличие, не однажды испытанное. События казались ничтожными. Так уменьшается видимое, когда подзорная труба приставлена к глазу другим, широким концом.
Одну ногу он уже занес через экватор. Застать в Гааге московита — и в путь…
Молодой ледок на Принсенграхт был прозрачен и гладок, лезвиями коньков не тронут.
— Мое пророчество исполняется, — сказал Сен-Поль послу. — Вашему покорному слуге иного не остается, как перебраться в края полуденные. Адский котел пока миновал меня, авось земной рай распахнет врата.
Куракин подтрунивал:
— Значит, вон из Европы? К невинности первобытной? Ох, берегитесь! Ну, как зажарят вас те праведники да съедят с перцем, с мускатом. Благо все специи под рукой…
— На Тобаго нет людоедов. Дикари не ведают и сотой доли тех мерзостей, кои творятся в Европе.
Убедившись в решимости корреспондента, посол отставку Сен-Поля принял и не отказал в помощи. Огарков, эксперт для многих надобностей, поехал к Гоутману, к Брандту, выхлопотал кавалеру проезд. И вскорости ветер надул парус над головой странника, погнал в неведомое.
18
Сиятельный князь Меншиков кормил в саду зубренка. Совал в клетку сушеные финики, ласково приговаривал, вслух подбирал имя.
— Ты кто? Васька? Али Мишка?..
Зубренок отвечал недоуменным сопением, от незнакомого угощенья отворачивался. Прислали животину из Польши. Пока готовят место в зверинце, клетка стоит на лужайке, в кругу статуй. Нимфы высечены из белого мрамора, нагота их на солнце нестерпима. Легче смотреть в полумрак клетки.
— Мишка ты, понял? Мишка. Ну, жри! Тьфу, образина! Неужто невкусно? Да ты попробуй!
Осерчал, скинул с ладони липучие финики. Пошел к дворцу, вяло щелкая тростью по скамейкам. Навстречу бежал лакей, подбирая полы ливреи, не по росту длинной.
— Княгиня Куракина к вам… С пришпектом…
— С чем?
— С ришпектом, прости, батюшка!
— То-то, дурак!
Лицезреть княгиню Марью не доводилось. Уповал — минет чаша сия. Наслышан о ней, шалой бабенке, предовольно. Весь Питербурх вымела подолом. Канцлер — тот плачет от нее.
— Где она?
— В сенях сидит.
— Я те дам сени! Чучело! В вести-бюле. Огрею вот по башке.
Ругнешь всласть, душу отведешь… А этот… Выбранился еще раз, встретив пустые глаза немца — дворецкого. Скукота с иноземной челядью, их крой почем зря, а словно об стенку… Дворецкий, мыча полувнятно, являл смущение, — ея светлость подняться в апартаменты не пожелала.
И что ей взбрело! Словечко еще крепче висело на языке, когда шел, стуча тростью, к визитерше.
— Низко кланяюсь, княгиня.
— Ну так кланяйся, батюшка, шея не треснет, — выговорила гостья, едва разнимая тонкие, жесткие губы. А спутник ее — мордастый молодчик в кургузом кафтанишке с медными бляхами на поясе — вскочил и даже подпрыгнул в усердном реверансе.
— Это Иогашка мой. — Умолкла на миг и застыла сухим, скуластым лицом. — Секретарь мой, Иван Иванов сын Шефель. Как я с челобитьем к тебе…
Стыда нисколько нет. Канцлер сказывал, живет Куракина на постоялом дворе и при ней немец, который был у князя Ивана Голицына учителем.
— Пожалуйте, княгиня, наверх.
— Нам и в прихожей ладно. Куда уж нам в этакие искусства! Недостойна я ступать по мармурам твоим, горемыка, брошенная мужем.
Причитала не двигаясь. Гвоздем будто прибита к скамье.
— Нет уж! — рассердился князь. — Извольте встать. Здесь разговаривать не будем.
Послушалась, засеменила следом, подобрав платье и телогрею, не прекратив жалобы. На Питербурх, на погоду, на Неву. Вишь, и река не угодила, плеснула в лодку, замочила ноги.
Провел через зал двухсветный, указал тростью роспись на потолке. Такого ведь отродясь не видывала.
— Жалею, не погуляли мы на свадьбе, княгиня. Здесь бы и сыграли. Почто отказала хорошему жениху? И для дочери твоей конфузно.
В залу льется солнце, и медные щиты светильников, опоясывающие залу, свечение умножают. Княгиня вскидывает злые глаза, не мигая.
— Тебе не краснеть, отец мой.
— Уж точно, самим съесть конфуз. Кого же сватать, если сына канцлера российского презрела. Короля ищешь?
— А мне и короля не надо, коли он меня пропитания лишит. Муж покинул, девок там содержит…
Поперхнулась, — обступили сонмищем со стен, с ледяной белизны дома и корабли, мосты и кирхи, воды в каналах, в озерах, воды бушующие — в море. У Меншикова в обычае показывать изразцы, гордость свою.
— Удружил тебе галанец, — сказала княгиня, прервав недоброе молчание.
— Эх ты, как мужа честишь!
— А ты не заступайся за него. Попало тебе, батюшка, за изразцы? Попало? А через кого? Кто первый царю шепнул? Галанец и шепнул. Заказ, говорит, миллионный, и все он, Меншиков, на свой двор свез. Стало быть, давно дубины царской не пробовал. Это Голландия? Тьфу!
Плюнула на паркет, растерла. Ишь, ехида! Поднял трость наставительно, потряс.
— Борису Иванычу за верную службу великая благодарность от его величества. И
