Это было в Праге - Георгий Брянцев

— С осени сорок второго года.

— Давненько. С завтрашнего дня можете считать себя подполковником.

Нерич самолюбиво вспыхнул. На его смуглом лице проступил румянец. Он хотел рассыпаться в благодарностях, но вошел Дуглас Борн.

Американец внимательно посмотрел на Нерича, и неприятная кривая усмешка тронула его губы.

— Подполковник Нерич, — представил Нерича Михайлович.

— Мы уже знакомы, — сказал Борн.

Нерич почувствовал себя лишним, поклонился и вышел.

Три дня спустя он снова встретился с Любичем — на этот раз у него на квартире. В комнатке Любича было тепло и уютно. Опять завязалась непринужденная беседа. Любич уже не скрывал своей явной враждебности к генералу. С возмущением он начал рассказывать о его кровавых подвигах, о бесчинствах «черных троек» и «летучих бригад», им созданных. Эти тройки и бригады вешают, расстреливают, жгут, режут партизан и всех, кто сочувствует Народно-освободительной армии. Они стирают с лица земли целые села, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей.

В сущности к этим методам борьбы Нерич относился спокойно, считая их рациональными, но возражать другу не стал.

Любич продолжал:

— Теперь мне этот тип ясен, как дыня, разрезанная пополам. Я не доверяю ему. Югославии ничего хорошего ждать от него не приходится. И никому я теперь не верю… Ни королю, ни правительству в Лондоне, ни американцам. Они все смотрят на Советский Союз глазами Гитлера, а будущее нашей родины между тем будет зависеть от русских.

Нерич насторожился, опасаясь, что друг станет допытываться его мнения на этот счет, и поспешил перевести разговор на другую тему.

— А куда же запропала ваша Лоретта? — прервал он излияния Любича. — Вы ничего о ней не слышали?

Любич немного удивился такому вопросу и с безнадежной грустью посмотрел на Нерича. Только сейчас Нерич увидал, как изменился Любич за эти годы, как он осунулся, постарел и похудел.

— Я слышал о ней, когда был в Лондоне, — сказал Любич. — Но сейчас не помню, от кого. Лоретта перебралась на родину и, кажется, стала участницей сопротивления. Я всегда считал ее умной и честной женщиной.

Разговор оборвался. Ссылаясь на усталость, Нерич пожал руку Любичу и отправился домой. По пути он заехал к Драже Михайловичу и информировал его о настроениях представителя эмигрантского правительства. Утром Любича нашли мертвым; он лежал в постели с перерезанным горлом.

А примерно через месяц состоялась памятная беседа Нерича с Дугласом Борном в резиденции американца. До этого времени Борн не обменялся с ним ни словом, кроме официального «здравствуйте», и, как казалось Неричу, даже косо поглядывал на него. А на этот раз, когда Нерич вышел из штаба Михайловича, Борн последовал за ним. Стоял пасмурный зимний вечер. Борн взял Нерича под руку.

— Зайдите ко мне, господин подполковник. У меня к вам есть небольшой вопрос. В тридцать восьмом году вы были в Праге?

— Да, был, — ответил Нерич.

На губах американца заиграла уже знакомая Неричу кривая, неприятная улыбка.

— Я не намерен воспроизводить всех подробностей, связанных с вашим пребыванием в Чехословакии, — продолжал Борн. — Надеюсь, они прочно сохранились в вашей памяти?

Нерич покраснел и отвел глаза. Легко было понять, на что намекает американец, но он еще не был убежден в том, что прав в своих подозрениях. Откуда американец мог знать, что произошло с Неричем в Чехословакии?

— Я вам напомню лишь одно слово, — сказал Борн, — а выводы вы сделаете сами. Это слово «Драва».

Теперь кровь отлила от лица Нерича. «Драва» — это кличка, данная ему Обермейером. Нерич был оглушен.

— Я понимаю вас, — пришел ему на помощь Борн. — В вашей голове все перепуталось, но я постараюсь внести ясность. Американской разведке еще в конце тридцать восьмого года стало известно, что врач Нерич сотрудничает с гестапо и его представителем в Чехословакии.

Борн медленно вынул коробку спичек и так же медленно закурил. Нерич получил маленькую передышку, у него было время обдумать все, что он сейчас услышал от американца.

— Кстати, — проговорил Борн спустя минуту, — гестапо за эти годы не пыталось возобновить с вами отношения?

— Нет, — мрачно ответил Нерич.

— Отлично, — ответил Борн. — Забудем об этом. Я считаю, что вам необходимо покинуть страну. Как ваше мнение?

Нерич растерянно развел руками. У него не было сейчас никакого мнения. Он не знал, что отвечать Борну.

— Как нашему человеку, я могу сказать, — продолжал полковник, отлично замечая растерянность Нерича, — могу вам сказать, что акции короля Петра погорели. Престола ему больше не видать. Нет сейчас никакого расчета служить королю. Игра не стоит свеч. Песенка вашего генерала Михайловича тоже спета или почти спета. Мы его поддерживаем только постольку, поскольку он борется против большевизации Югославии. В Белград вам нельзя и носа показывать.

Нерич в полном удивлении смотрел на американца. Дуглас Борн улыбнулся.

— Я считаю, что в Швейцарии вам будет неплохо.

Нерич чувствовал, что в голове у него полный сумбур. Он все еще не мог собраться с мыслями и, вместо того чтобы разобраться в главном, задавал нелепые вопросы:

— Когда мне нужно выезжать?

— Вы отправитесь с первым самолетом, который опустится здесь. И вы получите от меня письмо…

Самолет прилетел в начале апреля сорок пятого года, когда Советская армия уже вышла к Одеру, овладела Будапештом, Данцигом, Братиславой, Кенигсбергом и подходила к Вене.

Всякий поворот в своей судьбе Нерич встречал со страхом, но позже, освоившись, принимал все как должное и даже умел находить выгоду в создавшемся новом положении. Появлялись деньги и, главное, чье-то покровительство. Он начинал чувствовать себя уверенно. А без покровительства, без защиты сильной руки он уже не мог существовать и страшился одиночества.

Правда, новые обязанности приносили не только деньги, но и унижения. В первый раз Нерич ощутил это, когда стал агентом гестапо. Так же было и позже, во время работы на Управление стратегических служб США. Его понуждали, им понукали, над ним открыто издевались, ему угрожали разоблачением и кое-чем похуже. Он разучился протестовать и отстаивать собственные взгляды, права и принципы, которых хотел придерживаться. Они никому не были нужны, эти его принципы. Предавая человека, Нерич мучился, но только вначале. Позже изворотливая совесть находила оправдание его гнусным поступкам, и он успокаивался. Он научился притворяться, втираться к людям в доверие, умело пользоваться расположением людей, их откровенностью. Добытые таким путем сведения он подчинял своим целям, а вернее, целям, поставленным его хозяевами. Он лгал, не краснея и не бледнея, и упивался собственной ложью. Это выходило у него так естественно, что люди проникались к нему симпатией и уважением, они легко доверяли ему. А он, не моргнув глазом, предавал их. Свое падение Нерич осознал в полной мере в те минуты, когда принял от Обермейера деньги за попытку жениться на Божене. Ему было и страшно и стыдно тогда. Но все-таки он выполнил поручение гестапо и сделал предложение Божене.

Он выполнял все, что ему приказывали, и выполнял без сопротивления. Но когда Борн предложил ему вернуться в Прагу и осуществить наконец тот самый план, который наметил еще Обермейер, то есть жениться на Божене Лукаш, коммунистке и дочери сотрудника Корпуса национальной безопасности Чехословакии, Нерич впервые за долгие годы запротестовал. Может быть, в нем заговорила человеческая порядочность или он вспомнил все светлое и чистое, что внесла в его жизнь Божена. Но что значил его протест? Он остался гласом вопиющего в пустыне. Его возражения не имели никаких последствий.

Дуглас Борн подтвердил приказ, и этого было достаточно, чтобы Нерич сдался. Правда, в мыслях он еще сопротивлялся, но это не продолжалось долго. Воля его была смята. Он сел за разработку плана своего возвращения в Прагу. Он отлично понимал, что его женитьба на Божене — это не цель, которую преследует Борн, а только средство к достижению этой цели. А какой именно цели, он не знал, ему обещали рассказать об этом в Праге.

Вечером Нерич приехал в дом Лукаша. Божена крикнула в соседнюю комнату:

— Отец! К нам гость, товарищ Нерич!

Слово «товарищ» резнуло слух Нерича. Такое обращение было ему и непривычно, и неприятно. Но он заставил себя улыбнуться. Снимая макинтош, он бегло оглядывал квартиру. Появились новые вещи: шифоньерка, диван (правда, небольшой, но удобный, мягкий), одностильные стулья (не сборные, как прежде), большой красивый радиоприемник.

Лукаш вышел к гостю, раскуривая трубку, — все ту же черную, прокуренную трубку, которую впервые увидел Нерич, когда застал Лукаша в постели в тридцать восьмом году.