Том 29. Письма 1902-1903 - Антон Чехов

Журнал ежемесячный, 20 листов книжка, цена 7 р. Кой-что можно иллюстрировать. 4 собственника-издателя составляют товарищество, юридически оформленное с равными правами. Ведение дела: гонорар платится как собственникам, так и посторонним сотрудникам — по рыночной цене. Остаток же в конце года делится между собственниками поровну. Все права собственников и их взаимные отношения будут подробно оговорены в договоре. Деньги потребуются очень небольшие, и никто из участников не должен их вносить. Их можно достать на самых льготных условиях. Пять тысяч экземпляров вполне погашают годовой расход, а при нынешнем спросе на чтение это количество собрать легко, в особенности если ты присоединишься к нам. Прошу тебя, милый Антонио, отвечай мне как можно скоро и притом прямо, не деликатничая. Насколько нам важно твое участие как соиздателя не стоит доказывать. Журнал начнется с 1 янв. 1904 г., но хлопотать нужно теперь. Начальник Главн. упр. по делам печати выразил готовность разрешить нам». Это намерение осуществлено не было.

…всю будущую зиму я проживу за границей. — Зиму 1903–1904 гг. Чехов провел в Ялте.

До 1904 года времени еще много… — На это Потапенко возражал: «Ты ошибаешься, что у нас много времени. В августе уже мы должны иметь разрешение в руках, иначе не сумеем приготовиться. Я уже писал тебе, что главная задача — изучение России „на месте“. А это надо организовать, кой-кого командировать, самому поехать заготовить беллетристику и другое. Прошение же может пролежать в Главном управлении и два и три месяца».

…рассказ написал. — «Невесту».

4021. А. И. СУМБАТОВУ (ЮЖИНУ)

26 февраля 1903 г.

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: Чехов, Лит архив, стр. 239–240.

Ответ на письмо А. И. Сумбатова (Южина) от 12 февраля 1903 г.; Сумбатов ответил 21 марта (3 апреля) (ГБЛ).

Я согласен с тобой, о Горьком судить трудно… — О М. Горьком Сумбатов писал: «Насколько мне не нравились „Мещане“, настолько нравится „На дне“. Вообще, я Горького не люблю. Он меня не трогает, все его мировоззрение мне совершенно чуждо. Его „Гордеев“ <нрзб> прямо снотворное, а „Трое“ — форменная литературная пугачевщина. Сила в нем чувствуется огромная, и этой силой, нахрапом он забирает наше избалованное читающее общество. Это какой-то лангобард или гунн, напавший на римскую культуру. Может быть, в будущем он и перевернет историю, как покорил теперь демократизованную во вкусах, неразборчивую на увлечения и вместе с тем закормленную досыта хорошими писателями и русскую и заграничную читающую массу, но мне лично не удавалось ничего, буквально ничего прочесть из его сочинений, чтобы не испытать или скуки, или досады, или отвращения, смешанных сплошь да рядом с каким-то страшным чувством, что имеешь дело с большой волей и сильной душой. Первая его вещь, которая мне понравилась почти вся, — „На дне“. Ты из этого видишь, что не jalousie de métier <зависть профессионала> во мне говорит, а одно из двух: или грубость вкуса, или полная противоположность взглядов на все: и на жизнь, и на литературу».

…заслуга Горького ~ заговорил с презрением и отвращением о мещанстве… — На это Сумбатов отвечал: «…мне хочется тебе одно сказать о Горьком, в ответ на твое замечание о том, что он первый в мире пошел против мещанства. Или мы разно понимаем это слово, или заслуга всей литературы, в настоящем смысле этого слова, начиная с 30-х годов, именно в том и заключается, что она бунтовала против всякого пришибленного обычаем и пошлым опытом проявления мещанской власти над свободной жизнью. Гюго, Диккенс, Лермонтов, даже Гончаров в своем „Обрыве“ — разве все это не схватка с мещанством? И при огромном таланте Горького, мне кажется, нет ему смысла пускаться в ту же борьбу, употребляя оружием ее раскраску таких явлений, наравне с которыми даже мещанство кажется чем-то сносным. Главное, я совсем не критик. Я, например — ей-богу, не в комплимент, как говорят немцы, — совсем не лажу с твоим мировоззрением, а люблю твои вещи, пожалуй, больше всего, что написано за последние 25 лет. Да не пожалуй, а просто больше. И, по-моему, уж если говорить о борьбе с мещанством, то ты более простыми, но гораздо более сильными приемами гонишь его из жизни. Так заклеймить научное мещанство, как ты это сделал в „Дяде Ване“, как ты это делаешь повсюду, вряд ли удастся теми приемами, какие практикует Горький. Впрочем, повторяю, я не критик. Знаю только что я, как мне в ранней юности говорила одна девица, Горького „не люблю, но вполне уважаю“».

…вспоминаю ~ когда мы с тобой сидели рядом, играли в рулетку. — В марте, 1898 г. к Чехову в Ниццу приехали А. И. Сумбатов (Южин) и И. Н. Потапенко (см. об этом в т. 7 Писем, стр. 179–182).

…от Потапенки письмо, хочет, чудак, журнал издавать. — Письмо от 21 февраля 1903 г. (см. предыдущее* письмо и примечания* к нему).

4022. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

27 февраля 1903 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 319–320.

Год устанавливается по почтовым штемпелям на конверте: Ялта. 28 II. 1903; Москва. 2 III. 1903.

Ответ на письмо О. Л. Книппер от 22 февраля 1903 г.; Книппер ответила 4 марта (ГБЛ; частично опубликованы — Книппер-Чехова, ч. 1, стр. 224 и 234–235).

…брожу по саду, обрезываю розы… — На это Книппер откликнулась: «Ходишь по саду, обрезываешь розы? Я люблю, когда твоя длинная фигура бродит по дорожкам. У тебя такой сосредоточенный вид, когда ты сидишь на скамье и журавли около тебя».

Насчет пьесы подробно напишу тебе около 10 марта… — В письмо от 18 марта Чехов извещал Книппер, что «Вишневый сад» ему «не совсем удается» (см. письмо 4043*).

…будет ли она написана к концу марта… — «Вишневый сад» был закончен 12 октября 1903 г. (см. письмо 4196*).

Про «Столпов» я еще ~ ничего не знаю… — Вскоре Чехов получил от П. И. Куркина письмо от 25 февраля 1903 г., в котором содержался подробный отчет об этом спектакле. «Мне посчастливилось попасть на этот спектакль, — писал Куркин, — и сегодня я целый день нахожусь под его свежим впечатлением. Признаться, многие друзья этого театра в Москве, — и я в том числе, — услышав о предполагавшейся еще постановке этой пьесы в нынешнем сезоне, относились к этому с немалым опасением. Извлекается пьеса из театрального архива и преподносится публике при еще не остывших впечатлениях от „Дна“ <…> дело казалось весьма и весьма рискованным <…> Пьеса несомненно принадлежит к числу устарелых с наивным замыслом, запутанной интригою и нравоучительным обличением, хотя в то же время носит все следы кисти мастера. Уже поэтому она в своем целом не могла бы захватить всецело, покорить и подчинить себе ту публику, которая воспитана на произведениях русских мастеров реальной школы <…> Постановка — блестяща, как все, что мы видели раньше на этой сцене, и, может быть, даже — более того. Об исполнении — и говорить нечего. Особенно прекрасно прошло первое действие <…> Затем в весьма высоком напряжении залы прошла сцена последнего действия с народною демонстрациею и покаянием консула Берника. Из отдельных исполнителей пальма первенства принадлежала вчера, несомненно, Ольге Леонардовне. Как по моему личному впечатлению, так и по впечатлению моих знакомых, она отлично справилась с трудностями своей героической роли, за что и стяжала большие овации. Из весьма неблагодарного и туманного материала, какой дается в пьесе, она создала жизненный образ, с сердцем, кровью и нервами. И этот образ занял действительно принадлежащее ему центральное место в пьесе. Консул Берник местами был чересчур бледен. О других исполнителях не буду говорить. Можно сказать, что Художественным театром дана московской публике еще одна ценная художественная вещь прекрасной и высокой работы. Однако стоимость этой вещи, несмотря на ее значительность, будет все-таки не так велика, как это можно утверждать относительно некоторых других пьес, данных раньше». См. также примечания к письму 4024*.

…Немирович говорил, что раз пьеса нравится театру ~ то она будет идти… — В письме от 24 февраля 1903 г. Вл. И. Немирович-Данченко подчеркивал полезность постановки пьесы Г. Ибсена на сцене Художественного театра: «Сегодня сдаем, наконец, „Столпы“. И опять нам кажется, что труднее пьесы не было. Должно быть, это хорошо. Легко дается только то, что банально и не интересно. Все, что вызывает новые и новые „искания“, не может быть легко. В субботу была последняя генеральная, довольно утомительная. Пьеса бесподобно поставлена и играется хорошо. Не все одинаково великолепны, но ансамбль полный. Кажется только, что сама пьеса делает впечатление чего-то не нужного в Художеств<енном> театре. Большого, скажу даже, — невероятного напряжения стоило мне убедить актеров отдаваться ролям добросовестно, — до того роли сами не затягивали их сил. Приходилось ссориться, браниться. И это желание, чтобы играли искренне и убежденно, тащил два месяца один я. Через каждые 5–6 репетиций пьеса рисковала полететь, все готовы были отказаться от нее. А между тем постановка ее принесла огромную пользу театру и актерам, пользу, которая почувствуется позже, когда мы примемся за Шекспира или Шиллера. Настроение общее — покойное, более чем даже нужно. Неуспех никого не огорчит, разве только смажет, слизнет мой трехмесячный труд» (Ежегодник МХТ, 1944, стр. 154).