Борьба и победы Иосифа Сталина - Константин Романенко

В летние дни 1920 года Сталин разрывался между двумя фрон­тами. И, хотя Красной Армии не удалось в июне — июле изгнать врангелевские войска из Северной Таврии, опасность их соедине­ния с поляками была ликвидирована.

Еще до поездки Сталина в Москву, продолжая громить поляков на Украине, 14-я армия Юго-Западного фронта 8 июля заняла Проскуров, а через день освободила Ровно. Успех 1-й Конной под Киевом и продолжавшееся наступление Юго-Западного фронта по освобождению от белополяков западной части Украины созда­ли предпосылки для новой активизации действий уже оправивше­гося от майского поражения Тухачевского.

Получив серьезное подкрепление, в том числе 3-й конный кор­пус Гая, 4 июля Западный фронт перешел в наступление. После пе­редислокации части соединений легионеров на Украину польский фронт в Белоруссии теперь был значительно ослаблен. И под нажи­мом сил Тухачевского он стал быстро отходить. Правда, без серьез­ных потерь, часто даже не вступая в соприкосновение с советски­ми войсками.

Это позволило Тухачевскому две трети сил Западного фронта сосредоточить на узком участке в 90 километров. Не встречая осо­бого сопротивления противника, 11 июля его войска заняли Минск. Армии польского Северо-Восточного фронта отступали в беспорядке: «выкидывали публику с вокзалов, грабили и убивали население и поджигали город...» 14-го числа войска Запфронта во­шли в Вильно (Вильнюс), а 19-го, форсировав Неман, наступали уже по территории Польши.

Успехи на польском направлении вызвали эйфорию в РВС Рес­публики и ЦК. Под впечатлением поспешного, почти панического отхода поляков многим уже казалось, что теперь путь на Варшаву открыт. Взятие Варшавы как «пролог к мировой революции» гре­зилось и бывшему подпоручику — командарму Запфронта.

Перед началом этого не встречавшего отпора наступления Ту­хачевский издал известный приказ, призывавший устремить «взо­ры на Запад». «На Западе, — писал он, — решаются судьбы миро­вой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человече­ству. На Запад! .-Варшаву — марш!»

Радужные перспективы польской, германской и мировой рево­люции в «Походе за Вислу» рисовались не только протеже Троцко­го — Тухачевскому. Их разделяли многие. В историографии редко упоминается о том, что в этот период всеобщего торжества и упое­ния триумфом побед Сталин предостерегал от состояния эйфории в войне с Польшей. Человек, никогда не терявший трезвости ума, он оставался реалистом и в часы поражений и в дни побед.

Но что было особо важно в межнациональной войне, он очень остро чувствовал и понимал психологические оттенки взаимоотно­шений и интересы населения разных национальностей. И его про­гнозы всегда были политически безошибочны. Причем они исхо­дили из особенностей ситуации. Еще за день до отъезда на Юго-За­падный фронт в своей статье «Новый поход Антанты в Россию», опубликованной 25—26 мая «Правдой», Сталин указал на нена­дежность тыла польских белооккупантов, предпринявших интер­венцию.

«Выдвигаясь за пределы Польши, — отмечал он, — и углубляясь в прилегающие к Польше районы, польские войска удаляются от своего национального тыла, ослабляют связь с ним, попадают в чу­жую им и большей частью враждебную среду. Хуже того, враждеб­ность эта усугубляется тем обстоятельством, что громадное боль­шинство населения Польши... состоит из непольских крестьян, терпящих гнет польских помещиков... Этим, собственно, и объяс­няется, что лозунг советских войск «Долой польских панов!» нахо­дит мощный отклик... крестьяне... встречают советские войска как освободителей от помещичьего ярма... восстают при первом удоб­ном случае, нанося польским войскам удар с тыла».

Он с самого начала не скрывал своих скептических взглядов в отношении ведения войны на территории Польши. «Ни одна ар­мия вмире, — указывал Сталин, — не может победить (речь идет, конечно, о длительной и прочной победе) без устойчивого тыла. Тыл для фронта — первое дело, ибо он, и только он, питает фронт не только всеми видами довольствия, но и людьми — бойцами, на­строениями, идеями. Неустойчивый, а еще более враждебный тыл обязательно превращает в неустойчивую и рыхлую массу самую лучшую, самую сплоченную армию...»

Но сделав такие выводы, Сталин предупреждает, что в случае вторжения советских войск на территорию Польши — ситуация изменится на диаметрально противоположную. «Тыл польских войск, — пишет он, — в этом отношении значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость.

Его преобладающее настроение — «чувство отчизны» — пере­дается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость поль­ской армии. Конечно, тыл Польши неоднороден... в классовом от­ношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства... Если бы поль­ские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться».

Практически уже в начале новой Советско-польской войны, еще до побед под Киевом и Минском, еще до Варшавской катаст­рофы, он пророчески указал на политические и моральные факто­ры, которые и определят дальнейшее развитие событий. Это были серьезные и важные предупреждения.

Однако у коллег Иосифа Сталина по Политбюро имелась дру­гая точка зрения. Троцкий писал, «что война... закончится рабочей революцией в Польше, в этом нет и не может быть сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции...».

То есть Троцкий, с его умом международного авантюриста, предполагает принести такую революцию в Польшу на остриях красноармейских штыков. Впрочем, сама Польша представлялась Троцкому лишь запалом революции в Европе: Германия, Австро-Венгрия, Франция, а там, глядишь, — и мировая революция. Иллю­зии Троцкого разделял и Ленин. В речи на VI Всероссийском Чрез­вычайном съезде, в ноябре 1918 года, он говорил: «Мы подходим к последней, решительной битве, не за русскую, а за международную социалистическую революцию!»

Таким образом, на заключительном этапе Гражданской войны тактико-стратегическая оценка Сталиным положения не совпада­ла ни с позицией Ленина, ни тем более Троцкого. Среди когорты лидеров Октября он был одним из немногих, если не единствен­ным, кто не поддался всеобщему заблуждению, гипнотической за­вороженности мечтой о мировой революции.

Не рассчитывал и на легкую победу в войне с поляками. Когда под впечатлением убедительных успехов Юго-Западного фронта на Украине в правительственных и военных кругах возникло мне­ние о скором разгроме Польши, он осудил эти иллюзии.

Сталин скрупулезно взвешивал шансы и возможности проти­востоявших государств. Он здраво оценивал состояние сил против­ника. В интервью корреспонденту УкрРОСТА, данном 24 июня в Харькове, он сказал: «Не надо забывать, что у поляков имеются ре­зервы, которые уже подтянуты к Новгород-Волынскому и дейст­вия которых, несомненно, скажутся на днях». Вместе с тем он учи­тывал как собственные возможности Польши, так и ее поддержку западными державами. Он предупреждает: «Мы воюем не только с поляками, но и со всей Антантой, мобилизовавшей все черные си­лы Германии, Австрии, Румынии, снабжающей поляков всеми ви­дами довольствия».

Он не утратил трезвости суждений и оценок позже, когда в результате успешного продвижения войск Западного фронта 11 июля был занят Минск. Давая в этот же день интервью коррес­понденту «Правды», утверждение о том, что «с поляками в основе уже покончено» и остается лишь совершить «марш на Варшаву», он вновь расценил как «недостойное бахвальство».

Он отмечает: «Я не буду доказывать, что это бахвальство и это самодовольство совершенно не соответствуют ни политике Со­ветского правительства, ни состоянию сил противника на фронте».

Казалось бы, все ясно. Сталин решительно и даже без коммен­тариев отверг план наступления на Варшаву. Более того, по его мнению, «марш на Варшаву» не отвечал «политике Советского правительства». Человек, обладавший политической и государст­венной ответственностью, он никогда не делал опрометчивых заяв­лений.

Он знал, о чем говорит. Именно в этот день, 11 июля, в Москву поступила нота Великобритании за подписью министра иностран­ных дел Джорджа Керзона. Она предлагала заключение переми­рия в польско-советской войне и признание в качестве восточной границы с Польшей линии, выработанной в конце 1919 года Вер­ховным советом Антанты. Знаменательно, что как раз этот рубеж, известный под названием «линия Керзона», и стал после Второй мировой войны границей Польши с Украиной и Белоруссией.