Слова без музыки. Воспоминания - Филип Гласс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вступления и финалы, начала и концовки. Все, что между ними, пролетает словно бы в мгновение ока. Вступлению предшествует целая вечность, за финалом — тоже вечность, только другая. Как-то так выходит, что всё между вступлением и финалом на краткий миг начинает казаться ярче. То, что мы считаем реальностью, забывается, и то, чего мы не понимаем, тоже будет забыто.
Балтимор, 1943 год, солнечный субботний день. Моей сестре Шеппи восемь лет, мне — шесть. Мы вышли из нашего дома на Брукфилд-авеню и идем по тротуару к Северной авеню вместе с нашей матерью Идой и братом Марти. Переходим Северную авеню, поворачиваем направо, к бульвару Линден. Там останавливается трамвай номер 22, идущий в центр города по железным рельсам. Позднее я хорошо изучу его маршрут, потому что тот же «двадцать второй» будет возить меня на Маунт-Вернон-плейс и в Консерваторию Пибоди, на уроки музыки. Но это будет только через два года и пока неподвластно моему воображению.
Пройдя полквартала, мы приближаемся к парикмахерской. Она похожа на все парикмахерские во всех американских городках. У входа крутится столбик в спиральную красно-бело-синюю полоску — этакий нисходящий вихрь. Входим, присаживаемся. Парикмахер, приземистый человек с жидкими усиками, широко улыбается. Он словно говорит: «Сейчас я устрою свое шоу». И мы сами это сознаем. Шеппи садится в парикмахерское кресло. Для нее на большом кресле укрепляют маленькое сиденье. Иначе парикмахер не смог бы ее постричь — пришлось бы слишком низко нагибаться. Мы с Марти внимательно наблюдаем. Парикмахер окунает гребенку в тазик с водой и начинает расчесывать волосы Шеппи, расчесывает сверху вниз. И понемножку, понемножку ее волосы становятся короче. Мы знаем, что это какой-то фокус. Должно быть, парикмахер одновременно стрижет Шеппи ножницами, которые держит в другой руке. Но сколько бы мы ни старались, нам не удается застигнуть его за этим. И стрижка становится чем-то на грани волшебства. Парикмахер притворяется, что мокрая расческа укорачивает волосы Шеппи. Это чудо, и мы в полном восторге, но одновременно нам хочется застигнуть парикмахера в момент, когда он нас обманывает…
Другая суббота, шесть лет спустя, мы с Марти находимся в деловом центре Балтимора — работаем в магазине грампластинок, который держит Бен, наш отец. Мне двенадцать лет, Марти — тринадцать. Сегодня, как всегда по субботам, банк не работает. Это значит, что в субботу мы не можем сдать в банк выручку от ремонта радиоприемников и продажи пластинок. Но в банке существует специальный ящик для «ночных депозитов». А если твой магазин находится на Говард-стрит или Лексингтон-авеню, тебе лучше не оставлять наличность в магазинном сейфе на весь уик-энд. Ну, точнее, деньги пришлось бы оставить с вечера субботы до утра понедельника. Но и это слишком опасно. Итак, вот что тебе следует сделать: заполнить бланк о взносе депозита, положить его в конверт вместе с деньгами, опустить конверт в прорезь ящика. Бен все приготовит. Эту операцию он проделывает в подсобке магазина, где наш мастер Джон чинит радиоприемники. Бен тоже умеет чинить радиоприемники, и когда мы с Марти немножко подрастем, начнет нас этому учить.
И вот Бен делает то, отчего захватывает дух. Он заполняет бланк, засовывает его в конверт с деньгами (в конверте — только купюры, ни одной монетки), конверт кладет в коричневый бумажный пакет с ручками, вручает пакет Марти и велит нам отнести деньги в банк. Я спрашиваю у Марти — тихонечко шепчу ему: «Много ли там денег?» Я уверен, что Марти этого не знает, но он всегда прикидывается, будто знает.
— Двести семьдесят пять, — говорит он. А иногда называет какое-нибудь колоссальное число — типа «семьсот».
Я дрожу от страха. Но у Марти все продумано наперед.
Мы уже вышли из магазина. Таков план, так мы действуем всегда. Марти отдает мне бумажный пакет (чтобы никто не заметил конверт с грифом банка и не догадался, что мы несем деньги). Я иду впереди, Марти — за мной, на расстоянии трех-четырех футов. Моя задача — не подавать вид, что я нервничаю, и просто дойти до банка, никуда не отклоняясь. Марти говорит, чтобы я не волновался, он за мной присмотрит, никому не даст меня ограбить. Иду по Лексингтон-авеню на запад. Марти дышит мне в затылок. На перекрестке с улицей Юто сворачиваю направо, перехожу на другую сторону. Остается всего полквартала. Когда мы подходим к банку, Марти берет у меня пакет и опускает банковский конверт в прорезь.
Мы облегченно переводим дух. В прекрасном настроении бежим обратно в магазин. Немного погодя Бен поведет нас в кафетерий у перекрестка Южной Говард-стрит с Лексингтон-авеню, закажет сэндвичи с маринованной солониной и имбирное пиво. Сам он пьет сельтерскую…
А теперь зима, и мы втроем — Шеппи, Марти и я — в полуподвале дома на Брукфилд-авеню. Мы, все трое, стоим в двух бетонных ваннах. Обычно в этих ваннах стирают наше белье. Но мы в них и моемся. За нами присматривает Мод. Она помогает нашей маме, пока Бен в отлучке: он служит рядовым в морской пехоте. Это сцена из военного времени, а значит, мне, наверно, пять лет, Марти — шесть, а Шеппи — семь. Мама наверху, варит овсянку на ужин. Вода в ванне холодноватая, но мыться приятно…
И вот еще картина: я в гостях у бабушки и дедушки, сижу рядом с мамой. Они живут в двух шагах от нашего дома 2020 на Брукфилд-авеню. Мы сидим в столовой за большим столом. Дом кажется мне сумрачным и, как и мои дедушка с бабушкой, очень старым. Взрослые разговаривают между собой, но не на английском — на каком-то другом языке. Позднее я узнал, что это идиш. Если я сосредотачиваюсь, то легко понимаю их разговоры. Но они разговаривают только про работу, и про родню, и чуть-чуть про войну. Заговорив о войне, они на несколько минут замолкают, просто опускают глаза, разглядывают стол…
Сегодня выходной день. Бен приехал домой с базы морской пехоты. Ему не нравится ходить в форме морского пехотинца, когда он в увольнении, и сейчас он в своей обычной одежде, идет без пальто, в одном пиджаке. Мы направляемся в парк на холме Друид. Это не очень далеко от нашего дома. Марти и Шеппи остались дома с мамой, тетей Джин
