Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Но владычество над Ливией составляло лишь половину карфагенского могущества; одновременно не менее сильно развилось господство Карфагена на море и в колониях. В Испании главным владением финикийцев была очень древняя тирская колония Гадес (Кадикс); сверх того они владели на западе и на востоке от этого поселения целым рядом факторий, а внутри страны — серебряными рудниками, так что в их руках находились приблизительно теперешняя Андалузия и Гренада или, по крайней мере, берега этих провинций. Карфагеняне не пытались завоевывать внутренние страны у туземных воинственных племен; они довольствовались тем, что владели рудниками и базами, необходимыми для торговли, рыбного промысла и добывания раковин, и даже там с трудом защищались от соседних племен. Эти владения, по всей вероятности, принадлежали в сущности не карфагенянам, а тирцам, и Гадес не входил в число тех городов, которые были обязаны уплачивать Карфагену дань; однако и этот город подобно всем западным финикийцам фактически подчинялся гегемонии Карфагена; это видно из того, что Карфаген посылал жителям Гадеса подкрепления для борьбы с туземцами и что он завел к западу от Гадеса карфагенские торговые поселения. Эбуз же и Бареары были с ранних пор заняты самими карфагенянами частью для рыбной ловли, частью в качестве форпостов против массалитов, с которыми велась оттуда ожесточенная борьба. Еще в конце II века от основания Рима [ок. 570—550 гг.] карфагеняне утвердились и в Сардинии, которую они эксплуатировали точно так же, как и Ливию. Между тем как туземцы, спасаясь от обращения в землепашцев-невольников, ушли в гористую внутреннюю область, точно так же как в Африке нумидийцы ушли на границу пустыни, финикийские колонии были поселены в Каралисе (Кальяри) и в других важных пунктах, и плодородные прибрежные страны стали возделываться руками переселенных туда ливийских хлебопашцев. Наконец, что касается Сицилии, то Мессанский пролив и большая восточная часть острова издавна попали в руки греков; но финикийцы удержали в своей власти при помощи карфагенян частью близлежащие более мелкие острова — Эгаты, Мелиту, Гавл, Коссиру, среди которых особенно разбогатело и стало процветать поселение на Мальте, частью западный и северный берега Сицилии, откуда они поддерживали сообщение с Африкой из Мотии, а впоследствии из Лилибея, а с Сардинией — из Панорма и из Солеиса. Внутренняя часть острова оставалась во власти туземцев — элимеев, сиканов и сикелов. После того как был положен предел дальнейшему наступлению греков, в Сицилии установилось сравнительно мирное положение, которое было лишь ненадолго нарушено предпринятой под давлением персов экспедицией карфагенян против их греческих соседей на острове (274) [480 г.] и которое вообще продолжалось до аттической экспедиции в Сицилию (339—341) [415—413 гг.]. Обе соперничавшие нации старались уживаться и довольствоваться тем, чем уже прежде владели. Все эти колонии и владения были довольно важны и сами по себе; но они получили еще более важное значение, потому что сделались оплотом морского владычества карфагенян. Благодаря обладанию южной Испанией, Балеарскими островами, Сардинией, западной Сицилией и Мелитой и благодаря тому, что для эллинской колонизации были воздвигнуты преграды и на восточных берегах Испании, и в Корсике, и вблизи Сиртов, обладатели североафриканского побережья закрыли доступ в свои моря и монополизировали западный пролив. Только владычество на Тирренском и Галльском морях приходилось финикийцам делить с другими нациями. Но с этим еще можно было мириться, пока силы этрусков и греков там уравновешивались; с первыми из них, как с менее опасными соперниками, Карфаген даже вступил в союз против греков. Однако когда могущество этрусков пришло в упадок (для предотвращения которого карфагеняне не напрягали всех своих сил, как это обыкновенно случается при заключении подобных вынужденных союзов) и когда широкие замыслы Алкивиада не увенчались успехом, тогда Сиракузы сделались, бесспорно, первой греческой морской державой и, понятно, не только владетели Сиракуз стали стремиться к владычеству над Сицилией и над нижней Италией и вместе с тем к владычеству на Тирренском и Адриатическом морях, но и карфагеняне были принуждены вступить на путь более энергичной политики. Ближайшим последствием продолжительной и упорной борьбы между ними и их столь же могущественным, сколь неблагородным соперником Дионисием Сиракузским (348—389) [406—365 гг.] было уничтожение или обессиление центральных сицилийских государств, что было в интересах обеих сторон, и разделение острова между сиракузянами и карфагенянами. Самые цветущие города Сицилии — Селин, Гимера, Акрагант, Гела, Мессана — были в течение этих губительных войн разрушены карфагенянами до основания, а Дионисий не без удовольствия взирал на гибель или упадок эллинизма, потому что надеялся, что при помощи набранных в Италии, Галлии и Испании наемников ему будет легче утвердить свое владычество над опустошенной или усеянной военными поселениями страной. Мир, который был заключен после победы, одержанной в 371 г. [383 г.] карфагенским полководцем Магоном при Кронионе, и который отдал во власть карфагенян греческие города Фермы (прежнюю Гимеру), Эгесту, Гераклею Минойскую, Селин и часть территории Акраганта вплоть до Галика, считался обеими соперничавшими из-за обладания островом державами только за временную сделку; попытки совершенно вытеснить соперников беспрестанно возобновлялись с обеих сторон. Четыре раза — при Дионисии Старшем (360) [394 г.], при Тимолеоне (410) [344 г.], при Агафокле (445) [309 г.] и во времена Пирра (476) [278 г.] — карфагеняне завладели всей Сицилией вплоть до Сиракуз и терпели неудачу лишь под крепкими стенами этого города; почти так же часто случалось, что и сиракузяне чуть ли не совершенно вытесняли африканцев из Сицилии, когда ими начальствовали такие талантливые полководцы, как Дионисий Старший, Агафокл и Пирр. Однако весы все более и более склонялись на сторону карфагенян, которые постоянно были нападающими; хотя они стремились к своей цели и не с римской стойкостью, зато их нападения проводились с большой планомерностью и с большей энергией, чем оборона греческого города, утомленного раздорами политических партий. Финикийцы были вправе надеяться, что не всякий раз добыча будет вырвана из их рук моровой язвой или каким-нибудь иноземным кондотьером; по меньшей мере на море исход борьбы уже был решен: попытка Пирра восстановить сиракузский флот была последней. После того как она кончилась неудачей, карфагенский флот стал без соперников господствовать над всей западной частью Средиземного моря; его же попытки завладеть Сиракузами, Регием и Тарентом ясно доказывают, как велики были силы карфагенян и к чему они стремились. Вместе с тем карфагеняне старались монополизировать в свою пользу морскую торговлю той страны и устранить от нее как чужеземцев, так и своих собственных подданных; останавливаться же перед какими-либо ведущими к цели насилиями было не в характере карфагенян. Современник пунических войн, отец географии Эратосфен (479—560) [275—194 гг.], свидетельствует, что карфагеняне бросали в море всякого попавшегося в их руки мореплавателя, который осмеливался направляться к берегам Сардинии или к Гадесу; с этим вполне согласуется и тот факт, что договором 406 г. [348 г.] Карфаген открывал для римских торговых судов доступ в испанские, сардинские и ливийские гавани, а договором 448 г. [306 г.] запер для них все эти гавани за исключением своей собственной — карфагенской.

Аристотель, умерший лет за пятьдесят до начала первой пунической войны, характеризует государственное устройство Карфагена как переходное от монархического режима к аристократическому или к такому демократическому, который клонился к олигархии, так как он называет это устройство обоими этими именами. Управление находилось главным образом в руках совета старшин, состоявшего подобно спартанской герусии из двух ежегодно избиравшихся гражданами царей и из двадцати восьми герусиастов, которые, по-видимому, также ежегодно вновь избирались гражданами. Этот совет, в сущности, и заведовал делами государственного управления; так, например, он распоряжался приготовлениями к войне, давал предписания о наборе рекрут, назначал главнокомандующего и прикомандировывал к этому последнему нескольких герусиастов, из которых потом обыкновенно выбирались младшие военачальники; к нему же адресовались депеши. Существовал ли наряду с этим малочисленным советом другой, более многочисленный — сомнительно; во всяком случае, он не мог иметь большого значения. Цари как будто бы тоже не пользовались никаким особым влиянием; они были главным образом верховными судьями, как нередко и назывались (шофеты, praetores). Более широкой властью пользовался главнокомандующий; старший современник Аристотеля Исократ говорит, что карфагеняне управлялись у себя дома олигархически, а во время похода — монархически; поэтому римские писатели, быть может не без основания, называли должность карфагенского главнокомандующего диктатурой, хотя прикомандированные к нему герусиасты ограничивали его власть если не юридически, то фактически, а после того как он слагал с себя свою должность, его ожидала незнакомая римлянам обязанность представлять отчет. Должность главнокомандующего не ограничивалась никаким определенным сроком, и уже одним этим она отличалась от должности годовых царей, от которой ее отличает решительным образом и Аристотель; впрочем, соединение нескольких должностей в одном лице было у карфагенян обыкновенным явлением; поэтому нас не должен удивлять тот факт, то нередко один и тот же человек исполнял обязанности и главнокомандующего и шофета. Но выше герусии и выше должностных лиц стояла корпорация ста четырех, или, короче сказать, ста мужей или судей, которая была главным оплотом карфагенской олигархии. Ее не было в первоначальной государственной конституции Карфагена, а возникла она подобно званию спартанских эфоров из аристократической оппозиции против монархических элементов. При продажности должностей и при малочисленности членов высшего правительственного учреждения карфагенский род Магонов, более всех других блиставший своим богатством и военной славой, грозил соединить в своих руках дела военного и мирного управления и судебную власть. Это привело к реформе государственной конституции и к учреждению корпорации судей незадолго до эпохи децемвиров. Нам положительно известно, что занятие должности квестора давало право на вступление в эту судейскую корпорацию, но что такой кандидат подвергался избранию через посредство установленных пятичленных коллегий, которые пополнялись сами собою. Сверх того, хотя судьи и должны были по закону избираться, по всей вероятности, ежегодно, на самом деле они оставались в этой должности долее и даже пожизненно, почему римляне и греки обыкновенно называли их сенаторами. Как ни темно все это в деталях, тем не менее мы ясно распознаем здесь олигархическую сущность учреждения, самопополнявшегося аристократией. Характерным, хотя и единичным, на это указанием может служить тот факт, что в Карфагене кроме общих бань для обыкновенных граждан существовали еще особые бани для судей. Первоначальным назначением этих судей было исполнение обязанностей политических присяжных, которые привлекали к ответственности главнокомандующего и, без сомнения, если в том представлялась надобность, также шофетов и герусиастов, после того как они слагали должность, и по своему благоусмотрению подвергали их беспощадно жестоким наказаниям и даже смертной казни. Естественно там, как и повсюду, где правительственные учреждения поставлены под контроль особой корпорации, власть перешла от учреждений, стоявших под контролем, к тем, которые контролировали; поэтому нетрудно понять, почему эти последние стали вмешиваться во все дела управления (так, например, герусия сообщала содержание важных депеш сначала судьям, а потом уже народу) и почему страх перед контролем, обыкновенно соразмерявшим свои приговоры с результатами, стеснял как карфагенских государственных людей, так и карфагенских полководцев везде и всюду. Карфагенские граждане хотя и не были, как в Спарте, ограничены одним пассивным присутствием при решении государственных дел, но фактически они имели на эти решения очень незначительное влияние. При выборах в герусию была принята за правило система явных подкупов; при назначении главнокомандующего народ, правда, запрашивался, но только после того, как это назначение уже состоялось по предложению герусии. И в других случаях обращались к народу только тогда, когда герусия находила это нужным или когда ее члены не могли прийти ни к какому между собою соглашению. В Карфагене вовсе не знали народного суда. Бессилие гражданства, по всей вероятности, обусловливалось его политической организацией; карфагенские объединенные товарищества, которые иногда сравнивались со спартанскими фидитиями, вероятно, были олигархически управляющимися цехами. Есть даже указания на различие между «городскими гражданами» и «ремесленниками», которые приводят нас к заключению об очень низком и, быть может, бесправном положении этих последних. Если мы соединим все эти отдельные черты в одно целое, то найдем, что карфагенское государственное устройство было капиталистическим режимом, как это и должно быть в такой гражданской общине, в которой нет зажиточного среднего сословия и которая состоит, с одной стороны, из неимущего городского населения, живущего поденными заработками, а с другой стороны, из оптовых торговцев, владельцев плантаций и знатных наместников. И в Карфагене существовала система — несомненный признак гнилой городской олигархии — давать возможность разорившимся собственникам поправлять их расстроенные состояния за счет подданных в подвластных общинах, куда их отправляли раскладчиками податей и надсмотрщиками над барщинными работами; Аристотель указывает на эту систему как на главную причину испытанной прочности карфагенского государственного устройства. До его времени в Карфагене не совершалось ни сверху, ни снизу сколько-нибудь значительных переворотов, которые стоили бы названия революции. Народная толпа оставалась без вождей, вследствие того что правящая олигархия была в состоянии привлекать на свою сторону всю честолюбивую и находившуюся в стесненном положении знать, доставляя ей материальные выгоды. Поэтому народ принужден был довольствоваться теми крохами, которые перепадали ему с господского стола в форме подкупа на выборах или в ином виде. При такой системе управления, конечно, существовала и демократическая оппозиция, но она была совершенно бессильна еще во время первой пунической войны. Впоследствии, отчасти под влиянием понесенных поражений, ее политическое значение стало возрастать гораздо быстрее, чем одновременно возраставшее значение однородной с нею римской партии: народные собрания стали выносить окончательные решения по политическим вопросам и сокрушили всемогущество карфагенской олигархии. После окончания Ганнибаловой войны, по предложению Ганнибала, было даже постановлено, чтобы ни один из членов совета ста не мог оставаться в должности два года сряду, и таким образом была введена полная демократия, которая при тогдашнем положении дел одна только и могла бы спасти Карфаген, если бы уже не было поздно. В этой оппозиции господствовали сильные патриотические и преобразовательные стремления, но не следует упускать из виду того, что у нее была слишком шаткая и гнилая основа. Карфагенское гражданство, имевшее, по мнению сведущих греков, сходство с александрийским, было так необузданно, что уже одним этим обрекало себя на полное бессилие, и уж конечно, едва ли можно ожидать спасения от таких революций, которые совершаются, подобно карфагенским, при помощи уличных мальчишек.