Неучтённый фактор - Олег Георгиевич Маркеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но не наоборот. В этом и кроется ошибка.
Холмогоров уставился на Якова.
— Вы, наверное, сильно переутомились, Яков. Простите, но мне кажется, вы начали заговариваться.
— В порядка бреда… — Яков потёрся затылком о подголовник кресла. — В порядке бреда, так сказать… Вынужден вам доложить, что знаю одного человека, чей гороскоп полностью, зеркально противоположен натальной карте Старостина, а значит — и «Водолея». Представьте, что произойдёт, если в этом человеке аккумулируются охранительные силы Земли, которые мы невольно растревожили? А влияние охранительных сил в наших расчётах так и остались неучтённым фактором.
Холмогоров завертел головой, прислушиваясь к тихому свисту, идущему от потолка.
— Странно. Что это за звук, интересно знать?
— А вы ещё не поняли?
Яков широко улыбнулся, глаза сверкнули безумием.
Комнату наполнил запах горького миндаля.
Холмогоров выпучил глаза, захрипел, рванув холодеющими пальцами галстук, в уголках посиневших губ выступили белые пенистые комочки.
Яков умер легко, глубоко вдохнув сладкую горечь, разлитую в воздухе.
За мгновенье до конца его губы шепнули: «Карма!»
И навсегда застыли в счастливой улыбке…
* * *Странник
Ветер когтистой лапой шкрябал по броне. Через поднятые щитки на передних стёклах в тёмное нутро БТРа просачивались мерцающие огни Домена. Тишина под скорлупой брони была гулкой, насторожённой, готовой в любую секунду взорваться рёвом двигателей и разрывами выстрелов.
«Кайтен.[22] Никогда не думал, что придётся на себе испытать такое удовольствие. Надо признать, ощущения не ахти. Без полной отрешённости можно гарантированно сойти с ума».
Максимов откинулся в жёстком кресле водителя. Руки расслаблено лежал на руле. Закрыл глаза. Выровнял дыхание. И постарался максимально чётко представить себе цель.
Фараон
— Виктор Николаевич, я вполне отдаю себе отчёт в том, что навязать свою волю Капитулу практически невозможно.
Салин ответил полуулыбкой. Лишь чуть-чуть дрогнул уголками губ. Дал понять, что мера осведомлённости и самокритичная оценка собственных сил произвела должное впечатление.
— Они скорее вымрут, как динозавры, задавленные грузом былого величия, чем найдут в себе смелость смотреть жизни в лицо, — влепил Старостин.
Салин ничем не выдал, какой силы он испытал удар.
— И что, по-твоему, есть правда жизни?
— В том, что вы ещё при Брежневе начали перегонять золото заграницу и вкладывать в западную экономику. При Горби процесс пошёл, да так, что чуть Кремль по кирпичику за бугор не отправили. Получилось, что завод — за кордоном, а едоки — здесь. Очень удобно! Они там вкалывают на ваших фирмах и гонят в Россию ширпотреб и жратву. А здесь качают нефть, для вас же, и ядерно-ядрёные ракеты от пыли протирают. Чтобы шарахнуть, если вашим интересам на их рынке что-то угрожать начнёт. А поставленный вами смотрящий то в демократию играет, то гайки затягивает. Эдакий политический онанизм, ни уму, ни сердцу. Но народу нравиться.
— Разве плохо было придумано?
— Гениально! У Ленина с Троцким не получилось профинансировать мировую революцию, у Сталина не сложилось весь мир коммунизмом облагодетельствовать. А у вас получилось мировой капитализм на корню скупить! Завидую, чёрт возьми, белой завистью.
— Ну, положим, не скупить. А стать акционерами глобализма раньше, чем о нём раструбили газеты. Это территория находится под нашим контролем. Не жёстким, но вполне оптимальным.
— Ох-ох-ох! — Старостин покрутил головой. — Одно дело с умным лицом купоны стричь, а реальным делом заниматься — это совсем другое. Как вы народу объясните, что им подвинуться надо, чтобы вся Европа сюда перекочевала?
— Какому народу? — Салин иронично усмехнулся. — Семьдесят с небольшим миллионов человек. Треть поражена наркоманией. Двадцать миллионов наследственных алкоголиков. Статистику по патологиям и обычным болезням, честно говоря, не помню. Но она ужасающая. Нет никакого народа. Есть человекообразные. Если судить по нормам современной технической культуры, они — даже не рабочий скот.
— Кто из нас фашист? — набычился Старостин.
— Лично я — реалист.
Старостин, сбросив маску дуче, рассмеялся.
— Тогда я — иллюзионист!
— Вопрос не в брэнде, а в цене товара. Мы готовы купить Движение. Это единственное, что ещё представляет хоть какую-то ценность.
— И почём?
— За политическое и физическое долголетие его лидера. Который гарантирует полный контроль за социумом, если эту аморфную массу можно так называть. Как реалист я понимаю, что полный контроль можно удерживать лишь ограниченное время. Но десять лет нас вполне устроит.
— Семь. Потому что больше времени ни у кого нет.
Салин кивнул.
Старостин отломил кусочек хлеба, скатал в шарик, задумчиво стал гонять по столу.
— «Там за облаками рождается поколение, которому не больно будет умирать», — словно самому себе, произнёс он.
От нервного напряжения на Салина вдруг напал зверский аппетит. Он посмотрел на тарелки с едой. Сервировано и приготовлено всё было с великим умением. А они, поглощённые беседой, едва притронулись.
Ника впорхнула в гостиную, принеся с собой уютный аромат кухни. Старостин вопросительно посмотрел на неё.
— Простите, что вторгаюсь в ваш разговор, — когда она начинала говорить, верхняя губка забавно вздрагивала. — Но там такое! Срочно нужна мужская помощь.
Она сделала круглые глаза и развела руками.
— Горим? — нахмурился Старостин.
— Ну, ты же знаешь, женщина и техника — вещи несовместимые.
— О господи! — Старостин убрал с колен салфетку. — Извини, Виктор Николаевич, сам понимаешь…
На кухне у Ники всё было в идеальном порядке. Пирог уже стоял на столе, накрытый ярким рушником.
Трубка телефона лежала рядом.
Ника заговорщицки подмигнула Старостину, привстала на цыпочки, скользнула губами по щеке, прошептала в самое ухо:
— Александр ждёт. Как ты просил.
Старостин прикрыл микрофон ладонью, поцеловал Нику в висок. Зажмурился от аромата её волос.
На другом конце повисла тягучая тишина. Выдержка у Александра была беспредельная. Сказали, жди, пока не подойдёт хозяин, будет год сидеть и ждать.
— Саша? — Старостин покосился на дверь.
— Я, Иван Иванович.
— Говори.
— Номер отработал. Есть подтверждение.
