Подполье свободы - Жоржи Амаду

– У тебя есть коньяк?

Мануэла пошла на кухню и возвратилась с бутылкой. Налила коньяк в большие пузатые бокалы тонкого стекла, купленные Пауло. Придвинула стул, но Шопел сказал:

– Сядь рядом со мной – так будет лучше. Мы должны поговорить серьезно. Раскрой передо мной свое маленькое сердце, без страха поделись своими печалями… Я твой друг, ты ведь это знаешь… Превосходный коньяк! – И он причмокнул толстыми губами.

– Что я могу рассказать? Вам самому все известно, может быть, больше, чем мне… Известно, как все началось и что происходит сейчас. У меня пока одни лишь сомнения, вопросы…

– В таком случае спрашивай, я тебе отвечу…

– Этот отъезд Пауло в Сантос… Мы строили планы, как вместе провести отпуск… Но он заявил, что у него важное дело… И вот он в Сантосе, на празднествах.

– Он никогда не говорил тебе, что это за важное дело?

– Нет. Я и не допытывалась, я ведь ничего не смыслю в делах.

Шопел, смакуя, выпил коньяк и налил себе еще. Приближался самый трудный момент. Надо было не ударить лицом в грязь. Он начинал чувствовать легкое опьянение.

– Пауло обещал на тебе жениться, не так ли?

– Как только получит повышение… – Мануэла тревожно насторожилась: торжественный тон поэта, простая, свободная от обычной витиеватости речь ее пугали. Что он собирался ей рассказать?

Шопел неодобрительно покачал головой.

– Пауло – ребенок, а все дети – эгоисты. Сколько раз я советовал ему не обещать того, чего он не может выполнить… Но он считался только со своими желаниями. Он плохо поступал.

– А почему он не может на мне жениться?

– Мануэла, люди из высшего общества вообще не женятся: они заключают коммерческую сделку, понимаешь? Дочь банкира такого-то заключает брак-сделку с сыном промышленника такого-то. Коммерческая сделка, как и всякая другая…

– Но Пауло меня любит…

– Вернее, он тебя любил или желал, что для него – одно и то же…

Мануэла взмолилась, протягивая к нему руки:

– Скажите мне сразу, не терзайте…

Шопел взял ее за руки, привлек к себе, в его голосе послышалась нежность:

– Бедное дитя… Я не должен тебе этого говорить – Пауло придет в ярость. Но я люблю тебя… Ты даже не можешь себе представить, как я тебя люблю… Я Друг Пауло, но не могу не признать, что он нехорошо поступил с тобой… Я не раз говорил ему: «Не заставляй Мануэлу страдать… Она не такая, как другие…»

– Но что же случилось? Скажите ради бога!

Шопел для храбрости глотнул коньяку.

– Пауло женится на одной из племянниц комендадоры да Toppe… На Розинье… Он отправился в Сантос завершить сделку. Это выгодная сделка…

У Мануэлы вырвалось мучительное рыдание. Шопел положил ей руку на плечо, заставил ее склонить голову на свою жирную грудь и одновременно свободной рукой потянулся за бокалом с коньяком.

Мануэла бормотала сквозь рыданья:

– Не может быть… не может быть…

Тогда, чувствуя себя растроганным, поэт нетвердым от опьянения голосом принялся говорить и говорил очень долго. Он пытался ее утешить: зачем страдать из-за человека, так дурно с ней поступившего, обманувшего ее, игравшего ее чувством? Пауло не из тех людей, какие ей нужны. Он эгоист, скептик, карьерист, закоренелый гуляка, буян… Разве она не знает о его скандале в Боготе? Ей нужен человек, который любил бы ее глубоко и по-настоящему, готов был посвятить ей всего себя, умел должным образом оценить ее преданность, ее нежность, – словом, человек, который не называл бы ее любовь «прилипчивой», как это делает Пауло.

После такого открытия Мануэла разрыдалась сильнее, и Шопел воспользовался этим мгновением, чтобы еще крепче прижать ее к себе. Он продолжал говорить, понемногу раскрывая истинный облик Пауло, и тут же рисовал ей блаженство иной любви: несомненно, в нее были влюблены многие, и среди этих многих должен найтись человек, достойный ее.

– Никогда… – ответила Мануэла.

Но Шопел не смутился. Пока что было еще слишком рано рассчитывать на иную реакцию. Он должен ждать. Прощаясь – уже была глубокая ночь, – обещал прийти еще раз; потребовал с нее обещания, что на следующее утро она позвонит ему по телефону и расскажет, как себя чувствует. Напоследок он сказал:

– Не предавайся печали. У тебя есть твое искусство и твои друзья.

– Мое искусство? Танцевать в варьете для пьяных!.. А друзей у меня нет…

– А я? – Поэт, казалось, обиделся.

Мануэла стояла перед ним в дверях.

– Простите, Шопел. Да, правда: вы мой единственный друг. И вы не должны меня теперь бросать совсем одну. Я боюсь, что сойду с ума…

Ему захотелось поцеловать ее, но он сдержался. Только ласково провел рукой по волосам.

– Можешь на меня положиться. Я люблю тебя гораздо больше, чем ты себе представляешь. Да, именно, гораздо больше.

Выйдя на улицу, он взял такси и велел шоферу отвезти себя на центральный телеграф. Почва была подготовлена. Подготовлена для Пауло и для него. Самое важное теперь не испортить все чрезмерной поспешностью. Надо было сделать так, чтобы она почувствовала себя благодарной ему и чтобы это чувство благодарности постепенно переросло в любовь. Дать всему созреть…

С телеграфа он отправил Пауло срочную телеграмму: «Почва подготовлена. Слезы осушены. Рыдания заглушены. Жалобы прекращены. Я мученик дружбы. Можешь возвращаться, непостоянное сердце, каменная душа, закоренелый грешник».

Он нараспев прочел текст телеграммы, словно декламировал стихотворение. Почесал подбородок кончиком авторучки; ему очень хотелось добавить еще одну игривую фразу относительно романа Пауло с Мариэтой Вале. «Но что, если Мариэта узнает об этой телеграмме? С супругой банкира лучше не шутить… Оставим патронессу в покое: при муже, какого она имеет, приходится с почтением относиться к ее старческой страсти…» – решил он. Подписал телеграмму, заплатил.

Такси его дожидалось. Сезар Гильерме закурил сигару, сказал шоферу адрес и со вздохом облегчения откинулся на подушки. «Восхитительная Мануэла…» Выражение глубокого довольства разлилось по его толстому смуглому лицу.

В самолете Пауло вспомнил о телеграмме Шопела. Да, у этого Сезара Гильерме есть ум, и, кроме всего прочего, он полезен. Беседа с Мануэлей, наверно, далась ему нелегко. Пауло представил себе первую вспышку горя Мануэлы и почувствовал беспокойство. К счастью, теперь все уже, очевидно, перешло в следующую стадию, и поэтому предстоящая встреча его не особенно пугала. Самый опасный момент грозы миновал, и они смогут разговаривать друг с другом более или менее спокойно. Разумеется, еще будут слезы, но первые слезы, которые всего труднее выносить, достались на долю Шопела. Она еще поплачет, будет умолять не бросать ее; Пауло готов и к этим неизбежным последним слезам и к этой трепетной мольбе. «Все устроится», – скажет он примирительным тоном и приласкает ее: он ее любит и всегда будет любить, только не может на ней жениться – такой брак был бы сущей нелепостью.

И она поймет это без труда, если только рассудит обо всем хорошенько. Дело не в том, что он считает ее якобы недостойной себя. Несмотря на то, что он дипломат, а его отец – государственный деятель, он, Пауло, бедняк – отпрыск разорившегося рода, славного во времена империи. То, что он получает в Итамарати, нехватает ему даже на самые насущные нужды, – строго говоря, он живет за счет отца… Ему следует подумать о будущем, и единственный доступный для него путь к богатству – это женитьба, женитьба на племяннице комендадоры да Toppe, которая сразу же принесет ему пять тысяч конто приданого… Он постарается все это изложить Мануэле по-театральному эффектно, чтобы она убедилась, что он – как и она – жертва, а не палач. Продолжать с ней связь? Но он и сам хотел бы этого больше всего на свете! Только теперь они не смогут, как это делали до сих пор, выставлять напоказ свою любовь. Им придется принять кое-какие меры предосторожности: жить врозь, встречаться более или менее тайно, что, впрочем, только придаст еще больше блеска их большой любви, которую они вынуждены будут скрывать… Оставаясь открыто ее любовником, он рискует расстроить свою женитьбу, – неужели она этого не поймет? Но по существу ничего в их отношениях не изменится; так даже будет лучше: их страсть оденется романтическим покровом тайны. И он уже видел ее, соглашающуюся с его доводами, покорно падающую в его объятия. Он останется свободным и, кроме того, сможет ею обладать, когда только этого пожелает…

Конечно, не это обещал он Мариэте Вале. Мариэта заблуждалась, воображая, что он позволит управлять собой, как марионеткой. Теперь, когда Пауло утратил в отношениях к ней своего рода сыновнее почтение, которое она прежде в нем вызывала, он спрашивал себя, не были ли ее советы в какой-то степени продиктованы ревностью?..

Даже после того, как Мариэта сошлась с Пауло, она сохранила к нему свое прежнее отношение практической и умудренной опытом женщины, призванной руководить этим избалованным ребенком в сложных хитросплетениях жизни. Она чувствовала себя счастливой: она добилась его и так как у нее не было насчет Пауло никаких иллюзий, так как она не идеализировала его, а любила таким, как он есть, – эгоистом, снобом, скептиком, то ее усилия были направлены лишь к одной цели: удержать его около себя навсегда. Без Пауло ее бы снова охватили неудовлетворенные, необузданные желания, снова началась бы жизнь, лишенная всякого интереса, малейшей прелести… А есть ли лучшее средство удержать Пауло, как быть для него не только любовницей, которую легко заменить другой, но и другом, советчицей, охранять его интересы, устранять препятствия с его пути?..