Опрокинутый мир - Кристофер Прист

Школьные учителя считали Ника безнадежным лентяем, однако в старших классах он вдруг взялся за ум. Причиной тому послужили компьютеры. Несколько лет Ник занимался на них всякой ерундой, затем увлекся программированием и сам не заметил, как увлечение перешло в самую натуральную одержимость. Программирование давалось ему так же легко и просто, как некоторым его однокашникам — иностранные языки, и вскоре Ник уже твердо знал, чем будет заниматься после школы. Жаль вот только, что в Булвертоне подходящей для него работы не было, не было вчистую.

А работа по гостинице день ото дня казалась ему все тягомотнее, он был уже близок к тому, чтобы поссориться с родителями. Ситуация разрешилась, когда Ник прочел в «Курьере» объявление некой лондонской фирмы, приглашавшей на работу компьютерщиков; он послал свое резюме и буквально через несколько дней получил место программиста.

Как большинство молодых булвертонцев, Ник мечтал вырваться из родного города: эта его мечта сбылась быстро и неожиданно. Обосновавшись в Лондоне, он ощутил себя заново рожденным; воспоминания о сассекской жизни быстро уходили в тень, теряли рельефность.

На первых порах Ник приезжал к родителям едва ли не на каждые выходные, но шло время, и эти визиты становились все реже и реже, все короче и короче. Через три года он получил повышение и стал начальником отдела. Он купил себе квартиру, затем сменил ее на отдельный, пусть и маленький дом, затем на дом побольше. Он женился, прожил с женой три года и развелся. Перешел в другую фирму на более ответственную должность, его зарплата значительно выросла. Пополнел и начал лысеть. Он слишком много пил, тратил слишком много денег на еду, вино и развлечения, в его ближайшем кругу было слишком много женщин. О Булвертоне он почти не вспоминал.

А тем временем родители его старели, хлопоты по гостинице становились для них почти непосильными, и если отец еще как-то держался, то здоровье матери вызывало серьезные опасения. Ник все чаще слышал от родителей, что пора бы им отойти от дел; спорить тут было не о чем, но только как быть дальше? День ото дня этот вопрос становился все более настоятельным, ведь Ник прекрасно знал, почему родители так упорно продолжают работать. Их банковский счет был почти на нуле, все свои прошлые доходы они вложили в гостиницу.

Никто ничего не говорил, но атмосфера явственно сгущалась. Ник знал — родители хотят услышать, что он скоро вернется в Булвертон и возьмет все заботы о гостинице на себя, но к этому времени он уже прочно обосновался в Лондоне, и было трудно придумать что-нибудь более противное его желаниям. Как то часто бывает с серьезными семейными проблемами, ничего конкретно так и не было решено, а между тем недели складывались в месяцы, месяцы в годы…

Пока не пришел тот душный июньский день, когда все вдруг изменилось.

Новости из Булвертона становились все страшнее. Маньяка вроде бы загнали в тупик, но потем он как-то сумел прорваться. Он захватил заложницу, но уже через несколько минут убил ее выстрелом в голову, полиция обнаружила труп. Регулярно поступали свидетельства людей, счастливо от него ускользнувших, однако конкретные подробности разительно расходились: совсем желторотый мальчишка, мужчина средних лет, в камуфляже, в джинсах и футболке, вооружен винтовкой, двумя винтовками, несколькими винтовками и пистолетами. И это не мужчина, а женщина, говорил один из очевидцев, да с какой стати женщина? — удивлялся другой, конечно же мужчина, и живет он в соседней деревне, я сразу его узнал. Все это сообщалось в сумбурных, торопливо набормотанных репортажах. Вскоре на помощь корреспондентке Би-би-си прибыл один из ее коллег, его репортажи изобиловали живописными подробностями, однако серьезной информации в них было ничуть не больше.

После томительной паузы, когда ничего существенного не происходило (во всяком случае — если судить по репортажам), снова пошли тревожные сообщения. Полицейские взяли маньяка в кольцо, но он успел спрятаться в церкви, и снова в его руках был по меньшей мере один заложник.

При всей маловразумительности радиорепортажей они позволяли Нику догадываться, что речь идет о приходской церкви Святого Стефана, стоявшей совсем рядом с родительской гостиницей, в паре минут ходу по Истбурн-роуд. Эта церковь не отличалась особой древностью и красотой, однако была крепко выстроена и удачно расположена на перекрестке прибрежного шоссе с жилой улицей, застроенной хорошими домами и утопавшей в зелени. В войну она попала под бомбежку, были жертвы. Мысленно представив себе до зубов вооруженного маньяка, засевшего в этой церкви и готового стрелять во все, что движется, Ник поехал еще быстрее. Он боялся, боялся как никогда в своей прежней жизни, боялся за родителей, но также и за город, за людей, живших в нем, за всех. Это было худшее событие, с каким он когда-либо сталкивался, а он даже не был там, где оно происходило, не принимал в нем участия.

Наконец он доехал до Истбурна. На окраине городка свернул на первый же из узких проселков, ведущих, как он знал, мимо Певенси и дальше через равнину. Как он и думал, машин на этой дороге практически не было. К этому времени он сумел уже собрать свою волю в кулак и вел машину с предельной осторожностью, трезво просчитывая возможные опасности.

Приемник сказал ему, что число жертв достигло семнадцати, по большей части это были случайные прохожие и автомобилисты, проезжавшие через город. Пострадали трое полицейских, двое из них скончались. Среди жертв было трое детей, их школьный автобус затормозил в тот самый момент, когда из-за угла выскочил маньяк. Многих детей зацепило шальными пулями и осколками стекла.

Когда Ник миновал уже Норманс-бей и до Булвертона оставалось не больше двух миль, корреспондентка Би-би-си сообщила, что из церкви донеслись звуки нескольких выстрелов и что, по мнению полиции, загнанный в угол маньяк покончил с собой. На этом поток экстренных репортажей иссяк. Ведущий проинформировал слушателей, что дальше передачи будут идти по обычной программе, и пообещал, что все существенные новости об этом трагическом происшествии будут сообщаться по мере поступления.

Ник снова покрутил настройку и нашел местную разговорную станцию «Голос юго-востока». Эта станция освещала булвертонские события в прямом эфире, причем абсолютно иначе, чем Би-би-си. Два ее репортера работали непосредственно в городе, они рассказывали обо всем увиденном и услышанном и задавали — вернее, выкрикивали — вопросы первым попавшимся под руку людям. Раскованная, энергичная подача материала давно уже стала фирменным блюдом станции «Г-Ю-В», однако прежде ее репортерам никогда не попадалось сюжетов, достойных этой творческой манеры. И вот теперь — булвертонская бойня. В голосах двух молодых ребят дрожал еле сдерживаемый ужас, слушатель всей своей кожей ощущал, что репортаж ведется прямо оттуда, из центра событий, и это буквально завораживало, не давало сменить канал; Ник так его и слушал, когда вывернул с узкого проселка на шоссе А259 и увидел впереди полицейский заслон. Хочешь не хочешь, пришлось сбавить скорость.

Двое рослых, вооруженных автоматами полицейских замахали руками, приказывая ему затормозить у обочины. Они стояли прямо на границе Старого города, в сотне ярдов от церкви Святого Стефана и в двухстах — от «Белого дракона». За церковью дорога слегка изгибалась, и что происходит за этим поворотом — Ник мог пока только догадываться. Он был уже почти дома. Старший из полицейских, сержант, записал его имя и адрес и попросил подождать около машины, именно около, а не внутри. Ник безропотно подчинился.

— Дальше, — сказал сержант, — вам придется уже пешком в сопровождении одной из наших сотрудниц. Сейчас она занята другими делами, но скоро подойдет.

Женщина появилась минут через десять, бледная и растерянная, и упорно не хотела встречаться с ним взглядом.

— Так где, вы сказали, вы там живете? — спросила она.

— У сержанта все уже записано. Гостиница «Белый дракон», это тут рядом.

— Я знаю, где это. А они рассказали вам, что там делается?

— Да, — подтвердил Ник, хотя ничего ему полицейские не рассказывали.

С того времени, как по радио прозвучало «Булвертон», все происходящее — и дальнейшие репортажи, и дорожный заслон, и корректная настойчивость сержанта — окуталось для него дымкой какой-то ирреальности. Теперь эта дымка рассеялась — опустошенное, не выражавшее никаких чувств (старательно не выражавшее никаких чувств) лицо молодой женщины сказало ему всю правду. Женщина начала было предупреждать Ника о пугающих сценах, ждущих его в городе, однако голос ее задрожал и сорвался. Тогда она повернулась и пошла знакомой ему с детства дорогой, все время стараясь держаться на пару шагов впереди.