Юность Бабы-Яги - Владимир Качан

Через три квартала дорогу им перегородил пустой «Икарус», а сзади и с боков подъехали еще три машины. Из них выскочили люди в аналогичной форме и навели на машину похитителей короткоствольные автоматы. Даже намек на малейшее сопротивление был бы пресечен огнем, и все стало бесполезно. Тем более бесполезно было бы убивать Вету, тогда их всех тут же и положили бы на месте. А зачем погибать попусту? Жить-то хочется. Вету освободили, а тех ребят, в свою очередь, раздельно затолкали по машинам и в автобус и повезли куда-то. Вету вежливо попросили занять место в салоне одной из машин и отвезли домой. Ну а там Завен ей популярно объяснил, что ее хотели похитить, чтобы его шантажировать. Что он, мол, в одном вопросе никак не хочет уступить одному нехорошему человеку, и тот решил воздействовать на него вот таким прямолинейным способом. И если бы не его человек, давно назначенный им, чтобы пасти Виолетту, куда бы она ни двинулась, – все могло кончиться для него, Завена, тотальным поражением на одном из участков бизнес-фронта.

Завен, правда, извинился за причиненные неудобства и моральный ущерб. Обещал, что компенсирует ущерб поездкой в Венецию через неделю. «Ведь ты об этом мечтала, так? Вот и поедем, да, киска?» «Киска» все равно неутешно плакала. К тому же его омерзительная привычка называть ее иногда «киской» – сейчас, после происшествия, выглядела особенно гадко. Он пытался утешить все-таки, но получалось у него в тот раз довольно неуклюже. Сказал, что каждый день со своей проклятой работой подвергается опасности.

– Ты думаешь, дырки в подголовнике моей машины – это для вентиляции, что ли? Нет, Вета! – яростно тряс он ее за плечи. – Это дырки от пуль! Мне тогда удалось пригнуться и проскочить. Я каждый день на лезвии ножа, понимаешь ты это или нет?! А ты же – моя женщина, ты обязана разделять со мной все мои проблемы. Ну скажи, разве не так, – он уже стоял перед ней на коленях и тряс ее талию, – ты же должна быть со мной во всем, в беде и радости, разве не так, киска?

Вету опять передернуло как от «киски», так и от протокольного стандарта из дворца бракосочетаний – «в беде и радости» – и она тихо спросила:

– А почему я «должна»?

И Завен отошел, не зная, что ответить. Ему-то казалось, что это само собой. И снова он ощутил болезненный укол правды – нет, не моя эта женщина. И ничья. И не будет чьей-либо никогда.

А Виолетта в тот злополучный день приняла судьбоносное решение со всем этим покончить. «Надо что-то сделать, – думала она, – пора освобождаться». Единственное, в чем она пока не отдавала себе отчета, – так это в том, что в течение своего романа с Завеном она вплотную подошла к таинству посвящения в Бабу-ягу, к решающей встрече со своей подлинной сутью. Год жизни с ним был логическим завершением ее бабо-ежской карьеры. Регулярное погубление особей мужского пола, все эти амурные пустяки, не шли ни в какое сравнение с тем, во что она влипла за последний год.

Она хотела после Марио выше и дальше. Она получила. Она получила Черного принца, который влиял даже на расстановку сил во всей стране. И жизнь с ним превратилась не в сказку, а в реальное, повседневное пиршество зла, в котором ей довелось участвовать. Черный принц любил ее, а она, как ей казалось, тоже любила его. Или, во всяком случае, была привязана к нему больше, чем ко всем прочим. Однако жизнь с ним окончательно сформировала Виолетту в молодую, полную сил, сногсшибательно красивую Девушку-ягу, которой до Бабы было уже – рукой подать. Впрочем, сказочная, лубочная тезка нашей героини, не лишенная юмора и обаяния, казалась по сравнению с ней – страшилкой для совсем маленьких детей. Особенно в описываемое время, когда Виолетта уже прочно уселась в свою ступу и взяла в руки помело. Она, хоть и в подчинении у Завена, но все же советовала ему кое-что, подключала ясновидение, чьи-то судьбы решала, короче, почти что управляла государством. Куда там сказочной Яге или той самой кухарке, которой обещали то же самое, до таких высот!

«Пора освобождаться, – твердила она себе. – Пора разбивать кандалы, в которые он меня заковал».

Но как, она не знала. И так и этак прикидывала возможности разрыва, но ничего придумать не могла. Разрыв, казалось, совершенно невозможен. Выход из его ближнего круга – только смерть. Как же сделать так, чтобы и не погибнуть и уйти от него. Как?

И все же настал тот день, когда она придумала. И придумала то, что могла придумать только полноценная, зрелая Яга, находясь в наилучшей спортивной форме.

Саша, а затем Виолетта

Ну что ж, эта глава будет разделена поровну. По половине главы нашим героям, пока они существуют еще отдельно друг от друга. Встретятся ли?.. Не будем, однако, интриговать, дождемся эпилога…

Итак, Саша после того таинственного, полного намеков вечера снова ухнулся в запой, хотя и не собирался. Но накопленный в организме за последнюю неделю алкоголь свое черное дело сделал. Назавтра, 2 января, он еще более или менее держался. Утром пришла Зина во вдохновляющем белье, и Саша компенсировал ей все, чего недодал в новогоднюю ночь. Потом Зина ушла, а он запил страшно, будто в последний раз. Но, может, и последний, кто знает… Хотя, кое-кто и знает, но пока молчит. Может, все тот же ангел-хранитель, который по-прежнему не теряет надежды на спасение Сашиной заблудшей души?

Этот запой, этот полет в черную бездну был почти смертельным, до самого дна. Некоторые «специалисты» советуют: чтобы бросить курить, надо накануне накуриться до одури, до отвращения к сигарете. Наверное, что-то подобное Саша применил в отношении выпивки. Но уж слишком радикальным оказался метод, слишком рискованным. Дойти до дна, значит, до дна. Это не метафора. То было вполне реальное путешествие в преисподнюю жизни и в царство теней при жизни, а не какой-нибудь познавательный тур по кругам ада во главе с экскурсоводом Данте Алигьери. И если прежде Саша был уверен, что побарахтается немного в грязи свинья свиньей, но все же потом встанет и снова начнет жить, то теперь уверенности такой не было. Для него прежде слова «пить» и «жить» были совершенно разными понятиями. На этот раз они слились в одно: «пить» означало «жить», а «жить» значило «пить». И Саша только лишь надеялся, что вернется в нормальный мир, но и надежда эта была слабой, потому что там, на дне, можно было погибнуть в любую секунду. Да и сам по себе этот отпуск в тартар, этот круиз по помойкам с крысами и червями казался попыткой изощренного самоубийства. Только медленного. «Мой ангел отвернулся, видно, от меня, плюнул и бросил», – хныкал Саша, опохмеляясь еще и еще раз. А ангел тем временем не бросил, он воспитывал. Если уж его подопечный запил после таких намеков, то стоит его опустить по полной программе и повозить лицом по нечистотам так, чтобы он захлебывался в собственном дерьме. Не хочешь, мол, по-хорошему, давай по-плохому.

И понеслось…. Поэт, душа общества, образованный человек, прочитавший уйму книг, тонко чувствующий, добрый, романтичный, остроумный за три недели превратился в прямую противоположность самому себе, в такую мразь, которой он, будучи трезвым, никогда бы руки не подал. Все, что он презирал или ненавидел в людях, проявилось в нем самом, и вот это было страшнее всего. «Нет, это был не я, не я!» – успокаивал себя Саша в редкие минуты просветления. А кто ж тогда? Он, конечно он, вчера соображал с бомжами на троих, носил продавать свои вещи на толкучку, пил ночью французский одеколон вместе с оставшимися в квартире духами его бывшей жены; именно он клянчил деньги у прохожих возле метро якобы на похороны отца, который умер еще два года назад; именно ему потом, когда он напился за эту милостыню до бесчувствия, возле дома кинулся навстречу асфальт и разбил его лицо так, что утром в зеркале он себя не узнал и все силился вспомнить – кто ж его так вчера, в какую драку он попал; именно его сердобольные соседи подняли по лестнице домой, нашли в кармане ключи и внесли в квартиру, а у этих соседей он уже назанимал денег; именно он неделю назад угодил в вытрезвитель, а потом нечем было заплатить штраф, и тогда он начал продавать вещи; он и только он пытался ночью вскрыть себе вены тупым кухонным ножом, вообразив спьяну, что он один никому не нужен, жизнь кончена и пора уходить. Но даже этого у него не получилось: он пилил, пилил себе вену, пока не заснул. И проснулся, весь в кровище, у себя в ванной, не сознавая – где он и что с ним, пока не увидел столовый нож в своей руке и не вспомнил. Саша заплакал от бессилия, поглядев на этот дурацкий нож, будто на себя со стороны. Его друг-доктор мог бы его вытащить, но и он ведь сказал, что если еще раз – он его не примет в больницу.

Но первая и единственная мысль после пробуждения в ванной была – опохмелиться, иначе сдохнет. Полезная для общества, как ему казалось, идея самоубийства уже отпала сама собой, а значит, только опохмелиться и забыться вновь. И Саша стал искать по квартире, что из вещей еще можно продать, чтоб хватило на бутылку или хотя бы на пиво. До рынка он уже не дойдет, это ясно. Но тут у них в ЖЭКе (или ДЭЗе, или РЭУ, как их там…) есть один, зовут Витек. Он принимает иногда – ну вилки, там, ложки серебряные, другое, что имеет какую-то ценность. Несколько дней назад Саша нашел в ящике стола свое старое обручальное кольцо, Витек его принял за бутылку и три пива. И сейчас надо, ой как надо что-нибудь найти…