Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности - Генри Каттнер

Как во сне, город с невыносимой ясностью проступил перед ним сквозь марево за окнами. Он прекрасно знал, что здания напротив загораживают вид, — и в то же время собственными глазами видел весь город, который расстилался бескрайней панорамой от окон до самого горизонта. Посредине, там, где должны были стоять дома, не было ничего.

На горизонте вздымалась сплошная стена пламени, окрашивая низкие облака в малиновый цвет. Небо отбрасывало это огненное сияние обратно на город, и оно высвечивало бесконечные кварталы расплющенных домов — кое-где языки пламени уже лизали стены, — а дальше начиналась бесформенная груда того, что несколько минут назад тоже было домами, а теперь превратилось в ничто.

Город заговорил. Рев пламени заглушал все остальные звуки, но сквозь него, как рокот дальнего прибоя, прорывались голоса, отрывистые крики сплетались в повторяющийся узор. Вопли сирен прошивали все звуки волнистой нитью, связывая их в чудовищную симфонию, отмеченную своеобразной, жуткой, нечеловеческой красотой.

Оливер отказывался верить: в его оглушенном сознании на миг всплыло воспоминание о той, другой симфонии, что Клеф проиграла однажды в его доме, о другой катастрофе, воплотившейся в музыку, движения, формы.

Он хрипло позвал:

— Клеф…

Живая картина распалась. Все головы повернулись к Оливеру, и он заметил, что чужестранцы внимательно его разглядывают. Некоторые — таких было мало — казались смущенными и избегали его взгляда, но большинство, напротив, пытались поймать выражение его глаз с жадным, жестоким любопытством толпы на месте уличной катастрофы. Все эти люди — до одного — сошлись здесь заранее, чтобы полюбоваться на грандиозное бедствие, будто его подготовили специально к их приезду.

Клеф встала, пошатываясь, и едва не упала, наступив на подол своего бархатного вечернего платья. Она поставила чашку и нетвердой походкой направилась к двери.

— Оливер… Оливер… — повторяла она нежно и неуверенно.

Оливер понял: она была все равно что пьяна. Катастрофа до такой степени взвинтила ее, что она вряд ли отдавала себе отчет в своих действиях.

Оливер услышал, как его голос, ставший каким-то тонким и совершенно чужим, произнес:

— Что… Что это было, Клеф? Что случилось? Что…

Но слово «случилось» так не соответствовало чудовищной панораме за окнами, что он с трудом удержался от истерического смешка и невысказанный вопрос повис в воздухе. Он смолк, пытаясь унять бившую его дрожь.

Стараясь удержать равновесие, Клеф нагнулась и взяла дымящуюся чашку. Она подошла к нему, покачиваясь, и протянула напиток — свою панацею от всех зол.

— Выпейте, Оливер. Здесь мы все в безопасности, в полной безопасности.

Она прижала чашку к его губам, и он машинально сделал несколько глотков. Душистые пары сразу же обволокли сознание, за что он был им благодарен.

— Это был метеор, — говорила Клеф. — Маленький такой метеорит, честное слово. Здесь мы в полной безопасности, и с домом все в порядке.

Из глубины подсознания всплыл вопрос, и Оливер услышал свое бессвязное бормотание:

— Сью… Сью… Она…

Он не мог выговорить остального.

Клеф снова подсунула ему чашку.

— Я полагаю, она может ничего не бояться — пока. Пожалуйста, Оливер, забудьте обо всем и пейте!

— Но ведь вы же знали! — Эта мысль дошла наконец до его оглушенного сознания. — Вы могли предупредить или…

— Разве в наших силах изменять прошлое? — спросила Клеф. — Мы знали — но смогли бы мы остановить метеор? Или предупредить жителей? Отправляясь в путешествие, мы даем клятву никогда и ни во что не вмешиваться…

Голоса в комнате незаметно стали громче и теперь перекрывали шум, нараставший снаружи. Треск пламени, вопли и грохот разрушения сливались над городом в сплошной рев. Комнату заливало зловещим светом, по стенам и на потолке плясали красные отблески и багровые тени.

Внизу хлопнула дверь и кто-то засмеялся визгливым, хриплым, злым смехом. У кого-то в комнате перехватило дыхание, потом раздались крики испуга, целый хор криков. Оливер попытался сосредоточиться на окнах и на жуткой картине, которая расстилалась за ними, — и обнаружил, что это ему не удается.

Некоторое время он еще напряженно щурился и только потом понял, что зрение изменило не ему одному. Тихонько всхлипывая, Клеф прижалась к нему. Оливер машинально обнял ее и почувствовал облегчение оттого, что рядом было теплое, живое человеческое тело. Оно было настоящим, к нему хотя бы можно было прикоснуться — все остальное больше походило на дурной сон. Ее аромат, смешанный с одуряющим запахом чая, ударил ему в голову, и на короткое мгновение, пока он сжимал ее в объятиях (он понимал, что в последний раз), он совершенно забыл о том, что даже внешний вид комнаты как-то уродливо изменился.

Он ослеп, но не совсем. Слепота набегала чередой, быстрыми, расходящимися волнами мрака: в промежутках глаза успевали выхватить отдельные лица в неверном, мерцающем свете, идущем из окон, — недоверчивые, напряженные.

Волны набегали все чаще. Теперь зрение возвращалось только на миг, и этот миг становился все короче, а промежутки мрака — длиннее.

Снизу опять донесся смех. Оливеру показалось, что он узнал голос. Он открыл рот, чтобы сказать об этом, но где-то рядом хлопнула дверь и, прежде чем он обрел дар речи, Омерайе уже кричал в пролет лестницы.

— Холлайа? — его голос поднялся над ревом города. Холлайа, это вы?

Она снова рассмеялась, в ее смехе было торжество.

— Я предупреждала вас! — раздался ее хриплый резкий голос. — А теперь спускайтесь к нам на улицу, если хотите увидеть, что будет дальше.

— Холлайа! — с отчаянием выкрикнул Омерайе. Прекратите это, иначе…

Ее смех прозвучал издевкой.

— Что вы будете делать, Омерайе? На этот раз я спрятала его получше. Спускайтесь на улицу, если хотите досмотреть до конца.

В доме воцарилось угрюмое молчание. Оливер ощущал на щеке учащенное дыхание Клеф, чувствовал под руками мягкие движения ее тела. Усилием воли он попытался остановить это мгновение, продлить его до бесконечности. Все произошло так быстро, сознание удерживало лишь то, что можно было тронуть и взять в руки. Он обнимал Клеф легко и свободно, хотя ему хотелось сжать ее в отчаянном порыве: он знал, что больше им не придется обнимать друг друга.

От безостановочного чередования тьмы и света ломило глаза. Издалека, снизу, докатывался рев охваченного пожаром города, пронизанный долгими, низкими, петляющими гудками сирен, которые сшивали какофонию звуков.