Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды - Ира Аллор

Они скользнули по лицу Ирмо и остановились на Манвэ, радость мелькнула в них, словно увидела когото знакомого. Она широко улыбнулась Владыке и потянулась к нему. Тот неуверенно протянул ей руку, она уцепилась за пальцы, потом зевнула и улеглась, положив на них голову.

Король еле заметно закусил губу и прикрыл глаза. Чуть сгорбился, тяжелые темно-золотые волосы почти закрыли лицо.

— Как ее звали? — мерно проговорил он, не глядя на Ирмо.

— Какая теперь разница? — поморщился Лориэн. — Кажется, Йолли… Да, точно, Йолли.

— Хорошо. Пусть спит, я пришлю за ней кого-нибудь из дома Ингвэ. Попозже.

Девочка улыбнулась чему-то во сне и разжала пальцы. Король осторожно высвободил руку из-под ее головы и резко встал.

— Значит, Йолли… — Он как-то неуверенно кивнул Ирмо и быстро зашагал к выходу.

Амариэ вжалась поплотнее в кресло, обхватив голову, — сейчас ее Учителю явно было не до расспросов.

Пока Тулкас расправлялся с браслетами, Ауле пытался привести в чувство ученика. Курумо не отзывался, и Великий Кузнец почувствовал, что отчаянная злость заполняет его мутным потоком, ворочающим мусор давних обид. Сколько можно?! Ладно, ему в свое время досталось, и Манвэ есть за что платить, хотя последнее деяние Единого и не укладывалось уже в рамки разумного, но Курумо — за что?! За умение видеть и мыслить? За нерадостную память? За что — так?!

Запрокинув голову к потолку, Ауле уже не осознавал, что кричит, посылая проклятия в Чертог, которого они вряд ли достигнут, но услышаны — будут. Все, что накопилось за эти эпохи, вспоминал Вала-Кузнец, задыхаясь от бессильной ненависти.

— Никогда… Слышишь, Ты, никогда больше я не буду повиноваться Твоим приказам — не будет больше ни цепей, ни ошейников!

Он вновь склонился над Курумо, пытаясь передать майа хоть часть силы, тот слабо застонал, но не пошевелился, даже глазные яблоки под опущенными веками были неподвижны.

— Ненавижу… — прошептал Кузнец, вглядываясь в застывшее, словно мраморная маска, лицо ученика. Безнадежность. Вдруг — не вернется больше? Если не удастся дозваться — как с трудом удалось это тогда, в семьсот шестьдесят третьем году Второй Эпохи…

Семьсот с лишним лет угасающей с каждым днем надежды. Хорошо еще, Ульмо подсказал направление, поделился тем, что донес ему крошечный подземный ручей…

Очередной тоннель привел в высокую сталактитовую пещеру — в одной из стен некогда был пролом, но сейчас он оказался завален каменным крошевом обвала. Майа не было и здесь — что же, придется искать дальше, прочесывая горы. Бездумно обойдя нерукотворный зал, Ауле опустился на плоский камень рядом с обвалом и вдруг почувствовал, как волной ударили в грудь отчаяние и боль, дохнуло — смертью. Жаждой и одновременно страхом гибели. Вскочив, он кинулся к груде камней, внутри которой билось, угасая, чье-то сознание. Чье? Может ли это быть?

— Курумо! — невольно вырвалось у Ауле, позабывшего, как опасно кричать в горах; впрочем, нового обвала не последовало — все-таки свое творение, и только эхо робко и как-то фальшиво откликнулось на зов. Только ли эхо? Снова накатила волна тоски и бессилия, словно кто-то рвался на свободу из силков или паутины.

Бросившись к камням, откуда сочилось это ощущение, Вала начал лихорадочно разбирать их, разгребая крошку и откидывая крупные осколки. Внезапно рука коснулась чего-то мягкого — с содроганием склонившись поближе, Ауле разглядел край плаща…

Липкий, душный ужас мешал двигаться, но он заставил себя осторожно убрать камни и пыль, а потом — взглянуть на то, что было под ними.

Курумо лежал, неловко подогнув под себя руку, запрокинутое, словно выточенное изо льда лицо исказилось от боли. Другая рука была откинута в сторону, кисть придавил упавший камень, и пальцы, подобно раздавленному пауку, высовывались из-под него.

Ауле бережно очистил лицо — от скулы до подбородка тянулся надрез от лежащего тут же острого осколка.

Вала снял плащ и, завернув в него ученика, вышел на воздух — семьсот лет поисков подошли к концу и… что дальше? Майа не было в этом мире, точнее, тонкая нить еще привязывала к жизни умирающую сущность, а сам он пребывал неизвестно где. Среди зыбких, скользких теней, струящихся в удушливой мгле. Ауле трясло от этого неопределимого, но явного присутствия совершенно чуждой Арде силы. Враждебной. А сейчас она перемалывала, переваривала его ученика, единственного, незаменимого, любимого, наконец. Не смог уберечь — ни одного, ни другого — зря их ему, трусу безвольному, доверили.

Как он упустил майа, как позволил уйти из чертога после того, как видел эти глаза, впившиеся в огонь…

— Курумо! — позвал он снова, всем существом потянувшись к ученику. Ему вновь почудился слабый отклик. Или все же не почудился? Он слился сознанием с камнем, вся сила гор переливалась в него, и скала, в которую он начал превращаться, двинулась в липкую муть.

В следующий миг его внесло словно в середину огромной воронки, в центре которой, в переплетении паутинных нитей, источая волны отчаяния и гибели, висело нечто. Сгусток сути, слабо и судорожно мерцающий во мгле, подобно искорке…

— Курумо! Отзовись! — Зов заметался, путаясь в нитях и обрывая их. Одна вдруг задрожала, натянувшись до предела, дернув сгусток в сердце паутины. Послышался то ли голос, то ли стон, он захлебнулся, едва зазвучав, разбился о сплетения нитей…

Вала ринулся туда, приблизился к источнику зова и, содрогнувшись, оцепенел: дрожащий комок-искорка, спеленутый мерзкими путами, колышущий безнадежным биением стылую жуть, и был тем, кого Ауле искал все эти бесконечные годы, — точнее, распадающимся и осознающим распад сознанием потерянного майа.

А самого сознания почти не осталось, оно меркло, все меньше принадлежа майа, растворяясь в этом безумном нечто, сливаясь с ним, но не утрачивая ясности. Оно работало: лихорадочно вспоминая, перебирая боль, страх, ненависть и еще многое жуткое, чему нет названия, то, что хуже смерти, свое и чужое, НИЧЬЕ…

Личность, точнее, ее останки, становилась Вратами, а за ними клубилось неистребимое и несуществующее, вездесущее НИЧТО…

Неистребимое — пока есть кому осознавать, чувствовать, терзаться, думать… БЫТЬ…

Задыхаясь от жалости и отвращения, Ауле позвал снова, пытаясь разорвать сеть, сосредоточась на одном: вырвать майа из цепких, злых объятий. Он звал, вкладывая в этот зов всю силу горных недр… Наконец ему ответили — слабо, искаженным усталостью голосом:

— Кто здесь?

— Это я, Ауле, ты узнаешь меня? Я помогу тебе вернуться…

— Уходи, здесь опасно… для живых.