Избавление - Василий Соколов

- Разумеется, - отозвался Тараторин. - Без прикрытия бронею твои стрелки будут выбиты. Но и мои коробки будут гореть, как копенки, от фаустпатронов. Эти фаустники дьявольски опасны, и вся надежда на вас, на пехоту. Значит, посадим парней на танки, и оберегать друг друга - лады? протянул огрубелую ладонь Тараторин.

Затем они принялись изучать местность по карте, мысленно двигаясь от рубежа к рубежу...

- Ну, до встречи в Берлине! Бывайте, карасики, - сказал на прощание Тараторин и, пыхтя, грузно вывалился из землянки.

К вечеру Костров пошел в траншеи, чтобы навестить солдат, потолковать. Он всегда это делал, когда выпадало затишье. Кутаясь в плащ-палатку, он вглядывался в темноту, на мерцающие ракеты. Ракеты висят долго-долго, и с них капают огненные сосульки. Будто сползают по невидимому стеклу. Потом ракета потухает, и густеет темнота. Холодом веет от этой мерклой темноты. Почему-то подумал сейчас о товарищах, с которыми начинал войну, о погибшем в первом же бою Семушкине (прекрасный был капитан-белорус), вспомнил Степана Бусыгина - где он теперь?

"Начинали вместе, а удастся ли свидеться под конец - не знаю", размышлял Костров, и от какого-то беспричинно-тревожного предчувствия заныло сердце.

...А в траншеях - говор, неумолчный и беспокойно волнующий.

- Сдается, последняя... - басит пулеметчик, конопатый и злой на лицо.

Услыхав этот голос, подполковник Костров не сдержался:

- Что последняя?

- Высота вон... - солдат махнул рукой вдаль. - Кажись, Зееловой зовется...

- Само собой, - в тон ответил Костров, подумал, прежде чем досказать: - Овладеем Берлином, тогда и высот не будет!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Жалобе Митяя дали ход. Круто заварилась каша. Приехали в Ивановку не какие-либо второстепенные уполномоченные, а сам секретарь райкома Селиверстов с прокурором, которого мало кто знал и в лицо и по фамилии. Прежде всего секретарь райкома пожаловал в дом Кострова и еще с порога, увидев главу семьи, заулыбался, как давно знакомому:

- А-а, дорогой товарищ Костров, рад с вами повидаться.

- Мое почтение, - откланялся Митяй. - Да проходите, садитесь. Лавки у нас... Отдельного кресла нет.

- Что вы! Насиделся в кресле, - рассмеялся секретарь райкома. - На лавке удобнее, за компанию... Как вы поживаете? - спросил, оглядывая небогатую, но чисто прибранную избу.

- Жизнь, она в нас самих заключена, - рассудил Митяй. - Как устроим, дадим ей направление, так и будет течь.

- Ишь как мудро толкуете, - похвально отозвался Селиверстов. - Если бы все крестьяне так думали и поступали, мы скоро бы с военной разрухой покончили.

Митяй отрицательно покачал головой:

- При наших фактических безобразиях не шибко поруху залатаем.

- Почему? Кого в этом винить?

- Виноваты мы сами. Не хочу поклеп возводить на всех, а не перевелись... - Митяй не кончил говорить, хотел удалиться, чтобы слазить в подвал за соленой капустой, но Селиверстов удержал его. - Али гребуеге? поглядел на него сумрачно Митяй.

- Нет-нет, что вы, товарищ Костров. Капусту я люблю. На досуге, когда с дедами разделаемся, не прочь и по стопочке с вами распить. А сейчас некогда.

- Так дозвольте узнать, по какой причине ко мне заглянули?

- Причина веская, - с живостью продолжал Селиверстов. - Слыхал, в столицу ездили?

- Ездил, - напрямую сознался Митяй.

- Ну, как там, стоит Москва стольная?

- Стоит, - односложно отвечал Митяй.

- И Кремль видели?

- Видел. Кабы Кремль не видать, зачем и ехать в Москву, деньги транжирить - они не валяются.

- Да, товарищ Костров, есть в вас хозяйская жилка. А из официальных лиц никого, как говорят на Украине, не шукали?

- Зачем шукать? Меня позвали, приглашение имел... - ответил Митяй, а про себя подумал: "Пытает меня. Хитрущий же партеец! Водит вокруг да около, а наскрозь видит". И чтобы не играть с ним в бирюльки, спросил напрямую: - Так, извиняюсь, нельзя ли ближе к делу? Какая во мне нужда? А то мне некогда, - Митяй поглядел на висевшие стенные часы, крышка которых была расписана цветным узором. - Время пришло поить коняг.

- Я вас долго не буду задерживать, - заторопился секретарь. Скажите, вы писали... Бумага пришла к нам из ЦК... Ваша докладная записка на имя товарища Сталина.

Митяй уже переболел душою с этой своей жалобой, а сейчас, при известии из уст секретаря райкома, сердце у Митяя зашлось, кровь хлынула к вискам. Он уже намерился было пожурить и секретаря за медлительность с разбором жалобы, но помешала пришедшая с гумна Верочка.

- Я хворост принесла, куда сложить? Он мокрющий...

- Верочка, нельзя тебе тяжести носить, - спохватился, вставая, Митяй. - На восьмом месяце знаешь что может быть...

Он перехватил из рук снохи вязанку хвороста, отнес в сенцы. Задержался там, соображая: "Стало быть, попал мой письменный доклад в точку... Умняга у меня сват. Вот пусть теперь партейный секретарь распутывает. Ишь, сам заглянул, а не позвал, как допрежде... А так бы и на вожжах не затянуть в избу... Пускай ре-а-ги-рует, - нараспев протянул Митяй и погрозился в провал сенцев. - А зачнет волынить, тень на плетень наводить - телеграмму отобью: мол, так и так, мою жалобу под сукно сунули".

- Что же, товарищ Костров, - услышал он вдруг за спиной голос собравшегося уходить Селиверстова. - Будем принимать меры и дальше... Прокурор уже обследовал порубку, кое-кому уже нагорело... Виновных предадим суду... Дадим вашей докладной публичную огласку.

- Воля ваша, - кивнул Митяй. - Только я от правды не отступлю.

Вечером в Ивановке, в отведенной под клуб церкви, что стоит на краю села, проводился общий сход. И оттого что звуки под высоченными сводами были гулкими, раздававшиеся речи казались особенно внушительными. Гром и молнии посылали колхозники на председателя артели, обвиняя его во всех грехах - и в пьянке, и в растранжиривании семенного фонда, и в потакании порубке садов, а кто-то бросил из зала реплику: "Вражина!"

- Что вы меня к контре причисляете? - вскипел Лукич. - Я пролетарского происхождения. Вот этими руками голову контре рубил! кричал он, глядя на секретаря райкома, ища у него глазами защиту.

- Потерпите, Кузьма Лукич, вам будет дано слово, - остановил его Селиверстов.

- Обидно ведь, товарищ секретарь, - развел он руками и метнул глазами по сидящим в зале, ища у них сочувствия. - Я эту контру саблей надвое раздваивал. Буденный фактическую справку даст, как я воевал у него в Конармии.

- Твои заслуги при тебе, не отнимаем, - сказал Игнат, выходя на середину зала. - И мы, граждане-товарищи, не попрекаем за то, как воевал в прошлом Лукич... Мы его критикуем и, ежели не послухается, будем критиковать за партизанщину в мирских делах... Порубил сады, а кто давал на это право? С кем совет держал? Ни с кем. Почему подпустил к садам грузовики из района, с какой-то прядильной фабрики? Разбазарил фураж, семенной фонд... Тоже единолично... Любой вопрос, нет бы на общий сход вынести, решает самолично...