Автобиография - Агата Кристи

У Макса был свой интерес в работе на Ниневийском холме: он хотел проделать в нем глубокую скважину. У Си-Ти это особого энтузиазма не вызывало, но они заранее договорились, что возможность такая Максу будет предоставлена. В археологии вдруг вошли в моду доисторические эпохи. До той поры почти все находки принадлежали тем или иным периодам истории, а теперь все помешались на доисторических цивилизациях, о которых еще почти ничего не было известно.

Археологи изучали небольшие, едва различимые холмы по всей стране, выкапывали осколки глиняной посуды, где бы они их ни находили, систематизировали, складывали, изучали орнаменты — это была бесконечно интересная работа. Черепки, такие древние, представляли собой нечто совершенно новое.

Поскольку во времена создания этой посуды письменности еще не существовало, датировать черепки было чрезвычайно трудно. Очень сложно, сравнивая их, определить, который из них которому предшествует. Вули в Уре копал до слоев эпохи Потопа и глубже, найденная им в Телль-Убейде посуда произвела невероятную сенсацию. Макс, как и все другие, заразился этим безумием, и результаты глубинных раскопок в Ниневии действительно дали интереснейшие результаты, ибо, как выяснилось, огромный холм высотой в двадцать семь с половиной метров на три четверти состоял из доисторических культурных слоев, о которых никто и не догадывался. И лишь верхние слои принадлежали ассирийской культуре.

Спустя некоторое время глубинные раскопки стали небезопасными, так как приходилось спускаться на большую глубину, чтобы достичь нетронутых слоев. Сделать это удалось лишь к концу сезона. Си-Ти, как человек отважный, взял себе за правило раз в день спускаться с рабочими в раскоп. Дело в том, что он боялся высоты и для него такой спуск был мукой. У Макса высотобоязни не было, и он с удовольствием спускался и поднимался по многу раз на день. Рабочим, как и всем арабам, головокружения были неведомы. Они сновали вниз-вверх по узкому спиральному проходу, мокрому и скользкому по утрам, бросались друг в друга корзинами, в которых носили землю, играли, толкались и пугали друг друга в нескольких сантиметрах от края раскопа.

— Боже милостивый, — стонал Си-Ти, обхватывая голову руками, не в силах смотреть на все это. — Кто-нибудь из них обязательно убьется!

Но никто не убился. Они держались на ногах твердо, как мулы.

В один из последних дней сезона мы решили нанять машину и поискать великий Нимруд, который последним раскапывал Лэйард лет сто назад. Максу нелегко было вести машину, уж больно плохи там дороги. Большую часть пути ехали вовсе по бездорожью, часто невозможно было перебраться через вади и оросительные каналы. Но в конце концов, мы все же отыскали холм и даже устроили на нем пикник. Какое это чудное место! Всего лишь в миле от него течет Тигр, а великий курган утыкан вросшими в землю огромными каменными глыбами — головами ассирийских статуй? Место это осенял некий великий дух, и оно представляло собой впечатляющий уголок страны — мирный, романтичный, преисполненный прошлым.

Помню, Макс сказал: «Вот где я хотел бы копать, но это можно сделать только на очень высоком уровне: нужны большие средства. Однако, если бы мне предоставили выбор, из всех курганов мира я выбрал бы этот. — Он вздохнул. — Не думаю, что моя мечта когда-нибудь сбудется».

Передо мной лежит книга Макса «Нимруд и то, что в нем сохранилось». Как я счастлива, что его заветное желание сбылось. Нимруд был пробужден от столетней спячки. Лэйард начал работу, мой муж ее завершил.

Он открыл множество тайн Нимруда, в частности раскопал знаменитую крепость Шалманезер на границе города, сделал другие находки в разных местах кургана. Перестала быть загадкой история Калаха, военной столицы Ассирии! С исторической точки зрения, Нимруд стал удовлетворительно изучен, а музеи мира обогатились самыми прекрасными изделиями, когда-либо созданными руками ремесленников, которых я бы скорее назвала художниками. Изящные, изысканно вырезанные фигурки из слоновой кости — как они восхитительны!

Я тоже причастилась к этой работе — чистила находки. У меня, как у любого профессионала, даже появились свои любимые приспособления: палочка из апельсинового дерева, — быть может, она когда-то служила тонкой вязальной спицей; в один из сезонов я пользовалась зубоврачебным инструментом, который мне сначала одолжил, а потом подарил знакомый дантист; баночка косметического крема, с помощью которого удобнее всего было очищать от грязи трещины, не повредив при этом хрупкую слоновую кость. Мой крем пользовался таким успехом, что через пару недель от него ничего не осталось, и мне нечем было мазать свое бедное старое лицо.

Эта работа требует тщательности, терпения и осторожности, прикасаться к предмету следует очень деликатно. Но как это волнует! А самым волнующим моментом из всех — да, пожалуй, и самым волнующим в моей жизни — был тот, когда рабочие, прочищавшие ассирийский колодец, ворвались в дом с криками: «Мы нашли женщину в колодце! Там, в колодце, женщина!» — и внесли на куске дерюги какую-то кучу грязи.

Я с удовольствием осторожно смывала грязь в большой лохани, и понемногу показывалась голова, пролежавшая в земле около двух с половиной тысяч лет. Это была самая большая из когда-либо найденных голова из слоновой кости — одна из дев Акрополя с мягким, бледно-коричневатым цветом лица, черными волосами. слегка подкрашенными губами и загадочной улыбкой. Дева Колодца, или Мона Лиза, как хотел назвать ее директор Иракского департамента древностей. Теперь она хранится в новом багдадском музее — это одна из самых волнующих археологических находок в мире.

Было найдено много других изделий из слоновой кости, даже красивее той женской головки, хоть и не таких эффектных. Пластины с вырезанными на них телятами — головы повернуты в одну сторону, они сосут корову; дамы, напоминающие распутную Иезавель, — они глядят из окон на улицу; две декоративные пластины с изображением львицы, убивающей негра. В золотой набедренной повязке, с золотыми перьями в волосах, он лежит на земле, голова приподнята, он в трансе, а над ним склонилась львица, готовая растерзать. Позади них — сад: цветы и листва из ляпис-лазурита, сердолика и золота. Как хорошо, что таких пластин найдено две: одна хранится в Британском музее, другая — в Багдаде.

Глядя на эти великолепные произведения, созданные руками человеческими, испытываешь гордость от принадлежности к людскому роду. Те мастера были творцами и по праву несут в себе частичку святости Творца, создавшего мир и все сущее в нем и увидевшего, что созданное им — хорошо. Однако многое еще предстояло создать — все то, что потом было сделано руками человека. Человеку предназначил Он сотворить эти шедевры, идя вслед за Ним, ибо и сам человек создан по образу и подобию Его, и человек создал все эти вещи и увидел, что созданное им — хорошо.

Радость творчества — великая вещь. Даже плотник, однажды смастеривший для нашей экспедиции уродливую вешалку для полотенец, нес в себе творческий дух. Когда я спросила его, зачем, вопреки нашим распоряжениям, он приделал к ней такие несообразно большие ножки, он обиженно ответил: «Я не мог не сделать их такими, потому что это красиво». Что ж, нам вешалка казалась уродливой, а ему — красивой, и он соорудил ее в соответствии со своим творческим видением, потому что находил это прекрасным.

Человек может быть злым — гораздо более злым, чем звериные братья — но в порыве творчества он может подниматься до небес. Английские соборы возвышаются как памятники поклонения человека тому, что выше его самого. Мне нравится роза Тюдоров, — кажется, она украшает одну из капителей часовни Королевского колледжа в Кембридже — в центре которой резчик по собственному желанию поместил лик Мадонны, ибо считал, что Тюдоров слишком боготворят, а Творцу, Богу, которому посвящена эта часовня, недостаточно воздают почести.

Тот сезон был для доктора Кэмпбелл-Томпсона последним. Конечно, он считал себя прежде всего специалистом по эпиграфике и написанное слово, историческая надпись интересовали его гораздо больше, чем археологический аспект раскопок. Как любой эпиграфист, он всегда мечтал найти сокровищницу, полную табличек с текстами.

В Ниневии было сделано столько находок, что разобраться во всех этих строениях оказалось нелегко. Развалины дворцов Макса мало интересовали: он был одержим своими доисторическими исследованиями, потому что об этом периоде почти никто ничего не знал.

У него созрел план, который казался и мне увлекательным — раскопать небольшой курган в этих местах самостоятельно. Он конечно же не мог быть большим — на это понадобилось бы слишком много денег, но Макс считал, что маленький курган он осилит и что ему невероятно важно сделать это. А пока его усилия были направлены на раскопку глубинного шурфа сквозь все культурные слои. К тому времени, как они достигли целинного слоя, основание шурфа представляло собой крохотный клочок земли — меньше метра в поперечине. Там нашли всего несколько черепков — много находок и быть не могло, слишком мала поверхность раскопа, — представлявших совсем иную по сравнению с вышележащими слоями эпоху. С тех пор систематизация слоев в Ниневии была уточнена: после подкультурного слоя шла Ниневия-1, затем Ниневия-2, Ниневия-3, Ниневия-4 и Ниневия-5. Этот последний слой представлял эпоху, когда начали пользоваться гончарными кругами, и здесь были найдены чудесные сосуды с рисованными и лепными орнаментами. Особенно характерны для этой эпохи сосуды в форме кубков, украшенные очаровательными жизнерадостными рисунками. Однако сами по себе — то есть материал, из которого они сделаны, — эти сосуды не могли сравниться с той тонкой работой, которую мы наблюдаем в вещах, относящихся к эпохе, на несколько тысяч лет более ранней: то были хрупкие изделия прекрасного абрикосового цвета, напоминающие лучшую греческую посуду, с гладкой глазурованной поверхностью и своеобразным точечным, преимущественно геометрическим узором. Они походили, объяснил мне Макс, на посуду, найденную в Телль-Халафе, в Сирии, но та всегда считалась гораздо моложе, к тому же эта все равно была лучшего качества.