Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Предрасположенность к дружбе с четвертым сословием практически отсутствовала. Когда социалисты и профсоюзы в Бельгии после двух кровопролитных и безуспешных попыток все-таки организовали в 1893 году всеобщую забастовку с требованием равного избирательного права как необходимого условия завоевания власти, солдаты расстреляли двенадцать манифестантов. Когда в результате Пульмановской стачки в Соединенных Штатах в 1894 году остановились поезда и бездействовала почта, судья Уильям Говард Тафт из Цинциннати, по натуре человек вовсе не злобный, написал жене: «Военным надо убить несколько человек в толпе, чтобы прекратить беспорядки. Пока они убили только шестерых… Этого вряд ли достаточно, чтобы произвести необходимое впечатление»5. Так действовали инстинкты классовой войны.

Генеральной целью социализма было уничтожить частную собственность и распределять продукты мирового производства таким образом, чтобы всем всего хватало. Аналогичную задачу ставили и анархисты. Существенная разница заключалась в том, что социалисты верили в необходимость политической организации и политического действия.

И те и другие предполагали, что коллективная собственность разрешит неприятный парадокс XIX века: материальный прогресс вызывал нарастание бедности. Маркс сделал вывод: это врожденное противоречие капитализма станет причиной его краха. Он сделал такое заключение из экономического анализа исторического процесса. Индустриальная революция трансформировала трудящегося из независимого производителя, имевшего собственные средства производства, в фабричного работника, неимущего и обездоленного члена общества, чье существование зависит от капиталиста, владеющего средствами производства. Капиталист аккумулирует прибыль, получаемую из добавочной стоимости товара, произведенного рабочим, и эксплуататор становится богаче, а эксплуатируемый – беднее. Этот процесс можно остановить только насильственным свержением существующего порядка. Приобретя необходимое классовое сознание и подготовившись к грядущим событиям, рабочий класс, когда созреет ситуация, поднимет восстание и установит новый порядок.

Марксистская доктрина Verelendung (пауперизации, обнищания) и Zusammenbruch (краха) превратилась в религиозную догму социализма наподобие концепции «Бог един», присущей другому вероучению. Она заразила социализм и рабочее движение хроническим недугом раскола – непреходящего конфликта между проповедниками неизбежного краха капитализма и революции и сторонниками постепенных реформ существующего порядка. Противоречие между абсолютом будущего и возможностью настоящего существовало с самого начала, и основателям в 1889 году пришлось проводить два конгресса из-за разногласий по поводу простейшего вопроса: надо ли сотрудничать с буржуазными партиями? Истинные марксисты обвиняли французских поссибилистов в мошенничестве 6, когда те, стоя на железнодорожной платформе, заманивали на другой конгресс делегатов, прибывавших из провинций и не осведомленных о расколе. Все последующие двадцать пять лет раскол оказывал свое влияние на каждое решение, резолюцию, формулировку целей и задач рабочего движения, проявляясь в борьбе между прагматиками и теоретиками, профсоюзами и парламентскими партиями, между рабочими, добивавшимися повышения зарплаты, сокращения рабочего дня и улучшения условий труда, и их вождями, мечтавшими о политической власти.

Марксизм привил социализму хроническую дилемму. Как движение, призванное отстаивать интересы рабочего класса, оно нуждалось в его поддержке, которой можно было добиться только наглядными практическими успехами, замедляющими или приостанавливающими процесс обнищания. Когда приятель Иоганна Микеля, в молодости страстного социалиста, протянул руку, чтобы подать милостыню нищему, он сказал другу: «Не делай этого. Не мешай революции!»7 Его абсурдное замечание проистекало из марксистской теории. Любая реформа предполагает наличие некой общности между противоборствующими классами. Идея революции не признает существование такой общности. Если отсутствуют общие связи, какой толк в реформах? Ортодоксальные социалисты доказывали, что реформы надо выколачивать из имущих классов лишь для подготовки рабочих к заключительному сражению. Некоторые национальные партии всегда принимали программу-минимум, намечавшую реформы в рамках существующей системы, и программу-максимум, предусматривавшую сокрушение капитализма и триумф классовой борьбы. Умеренные социалисты, или «оппортунисты», как их называли, обычно намечали программу-минимум и обретение политического влияния, достаточного для ее реализации. Ортодоксы не признавали никаких промежуточных успехов, которые мешали бы «чистоте эксперимента» с «обнищанием».

В партийных программах социалистов обязательная необходимость в революции формулировалась неопределенно. Это делалось по двум причинам: учитывались неподготовленность избирателей и острая дискуссионность проблемы. Социализм не был чем-то вроде гранитного монолита, не поддающегося модификации. Он мог видоизменяться в зависимости от времени, ситуации, страны, партийной фракции. Вера социалиста в революцию чаще всего обуславливалась его темпераментом. Для одних социализм был «немыслим без революции»8. Другие надеялись, что «золотой век» социализма наступит безотносительно к тому, какими средствами он будет завоеван. В любом случае для ортодоксального марксиста крах капитализма был неизбежен, он не подлежал трансформации, его следовало уничтожить как врага – тирана, имевшего в своем распоряжении все виды классового оружия: суды, армию, прокуроров, законодательства, полицию, локауты.

Собственность существует давно, наполняя мир пороками и озлобляя человека против человека. Но рано или поздно приходит время для переворота. Все социальные язвы, продукты капитализма – бедность, невежество, расовые предрассудки и войны, являющиеся еще одной разновидностью капиталистического насилия, – будут уничтожены, и установится социальная гармония. Освободившись от ложного патриотизма, трудящиеся, связанные невидимым братством, не будут воевать друг против друга. Избавившись от алчности и отчаяния, порождаемого капитализмом, каждый индивид сможет развиваться всесторонне и в полной мере, защищенный коллективной системой необходимых для этого средств и свобод.

Социализм как воплощение нового и более достойного образа жизни представлялся неким священным идеалом, для служения которому требовалась нравственная чистота. Виктор Адлер, убежденный во вреде алкоголя для рабочего класса, призывал к трезвости и подавал личный пример. Социализм стал депозитарием для громких и красивых слов. Анжелика Балабанова, юная русская революционерка, наслушавшись ораторов-социалистов в бельгийском парламенте, написала: «Парламент казался мне священным местом, где Знание, Правда, Справедливость… борются против сил Тирании и Угнетения ради лучшего будущего для рабочего класса».

Цель воодушевляла, придавала жизни осмысленность, подменяя обыденные мотивы вроде личных амбиций и стремления к наживе. Партийные активисты и организаторы в ранние периоды трудились задарма. У движения социалистов не имелось денег, не было и коррупции. Оно не предоставляло средств для существования и источники дохода, поэтому его лидеры были преимущественно идеалистами. Для них это было дело всей жизни, а не карьера. Оно давало пищу для ума и обладало способностью сплачивать людей, несмотря на языковые и национальные барьеры. На одном конгрессе социалистов испанский лидер Пабло Иглесиас говорил столь пламенно и убежденно, что аудитория, не понимавшая ни одного слова, постоянно взрывалась бурей аплодисментов 9. Рабочим, все чаще и уже миллионами отдававшим социалистам свои голоса, социализм помогал самоопределиться и научиться самоуважению. Трудящийся больше не был ничтожной и анонимной частью стада, а ощущал себя гражданином, имевшим собственное место в обществе и собственную политическую принадлежность. В отличие от анархизма, социализм давал рабочему партию, в которую он мог вступить и добиваться своих целей законными средствами.

Социализм привлекал и таких людей, как итальянец Амилькаре Чиприани 10, участвовавший в учредительном конгрессе 1889 года. Прирожденный бунтарь, он сражался в рядах «красных рубашек» Гарибальди, затем волонтером вместе с повстанцами Крита воевал против Турции, а в 1893 году поднимал всеобщую забастовку в Брюсселе. «Красавец в накидке с капюшоном, в мягкой фетровой шляпе, с черной бородой, в которой сверкала седина, и пламенным взглядом», он всегда носил с собой саквояж, «в котором наверняка было больше не туалетных принадлежностей, а взрывчатки… приготовленной для сражений в любом районе мира во имя революции».