История России с древнейших времен. Книга VII. 1676—1703 - Сергей Соловьев

Лев Нарышкин и князь Борис Голицын были самые приближенные люди к царице Наталье: князь Василий Голицын и Шакловитый были самые приближенные люди к царевне Софье. Князь Василий был сам неспособен на преступные, кровавые меры; но мы видели, в какое затруднительное положение поставил он себя отношениями к Софье. В этом положении ему приходили в голову страшные мысли, что хорошо было бы, если бы что-нибудь сделалось, только от других, а не от него, и проговорился он однажды: «Жаль, что в стрелецкий бунт не уходили царицу Наталью вместе с братьями: теперь бы ничего и не было». Другая была природа Шакловитого: он не дрожал ни перед какими средствами, не довольствовался бесплодными сожалениями о прошедшем: всем обязанный Софье, он погибал с ее падением; худородного подьячего, произведенного милостию царевны в окольничие, не спасет знатный род, знатные родственники; обязанность быть верным благодетельнице красила расчеты себялюбия. Софья или Наталья? Шакловитый со страшною наивностию высказывал свой выбор: «Чем тебе, государыня, не быть, лучше царицу известь».

Понятно, что Шакловитый спешил наложить свою руку на кого мог из людей, высказывавших свою приверженность к Петру; пытал и выслал из Москвы стольника Языкова, который говорил, что царь Петр Алексеевич — царь только по имени, а бить челом ему никто не смеет. Но поймать и сослать того или другого не осторожного на слова ничего не значило. «У нас люди есть», — говорила царица Наталья, и действительно у царя Петра были люди, которые при случае не ограничатся одними словами; у царя Петра есть свое войско, это ненавистные потешные конюхи, озорники, как величала их Софья со своими приверженцами. От них одно спасение в стрельцах; надобно опять к ним обратиться, как в 682 году. Но не притупилось ли это оружие с 682 года и не сама ли Софья с Шакловитым способствовали этому притуплению, вырвавши его из рук Хованского? Самые дерзкие из стрельцов были удалены из Москвы по предложению Шакловитого, осталось большинство людей спокойных, довольных своим положением, которых трудно поднять. Да и чем поднять, на какое дело? В августе 1687 года Шакловитый вдруг предлагает начальным людям стрелецким написать челобитную, чтоб Софья венчалась царским венцом. «Мы челобитной писать не умеем», — отвечали стрельцы. «Челобитная будет написана», — уверяет Шакловитый. Челобитная будет написана, но кому ее подать? Царям? О старшем никто не думал, все дело было в младшем. «Послушает ли нас царь Петр Алексеевич?» — спрашивают стрельцы. «Если не послушает, ступайте в Верх, задержите боярина Льва Кирилловича и кравчего Бориса Алексеевича: тогда примет челобитье». «А патриарх и бояре?» — опять спрашивают стрельцы. «Патриарха можно переменить, а бояре — отпадшее, зяблое дерево; разве постоит до поры до времени один князь Василий Васильевич Голицын».

Так вот в чем дело! Чтоб исполнить желание царевны и Шакловитого, надобно пойти в Верх бунтом, задержать двоих самых близких к царю людей, сменить патриарха! Прежде стрельцы были постепенно приготовляемы к бунту раздражением и разнуздыванием, да и тут масса была поднята известием, что Нарышкины задушили царевича; а теперь велят бунтовать, чтоб достигнуть небывалого, странного дела, и это после того, как употреблены были все средства, чтоб охладить стрельцов к бунту, заставить их бояться его.

Начальным людям дали по пяти рублей с наказом, чтоб поговорили с товарищами в полках. Но в полках предложение было принято также холодно, и Софья поспешила сама отказаться от него.

Надобно было по крайней мере разогреть преданность стрельцов, упрочить себе их защиту на всякий случай, выставить им опасность, которой подвергается Софья. Правительница призвала к себе ночью несколько стрельцов и начала им натолковывать, что царица Наталья с братьями и Борисом Голицыным поднимает бунт, и патриарх против нее, Софьи, чем бы мирить, только мутит. Шакловитый, как будто обращаясь с советом к царевне, давал знать стрельцам, какие средства должно употребить, чтоб успокоить Софью: «Отчего бы князя Бориса и Льва Нарышкина не принять? Да и царицу можно бы принять. Известно тебе, государыня, каков ее род и как в Смоленске в лаптях ходила». Софья отвечала на это: «Жаль мне их, и без того их бог убил». Стрельцы отвечали очень неопределенными словами: «Воля твоя, государыня, что изволишь, то и делай».

Неопределенными словами отвечали стрельцы на неопределенные требования, неопределенные жалобы. Какой бунт поднимает царица? Понятно, что Шакловитый мог найти из стрельцов только пять человек, готовых на все; эти пятеро были: Петров, Стрижов, Кондратьев, Чермный и Гладкий, которых интересы были тесно связаны с интересами Софьи. Шакловитый говорил Чермному: «Хотят нас перевесть, а мутит всем царица; меня хотят высадить из приказу, а вас, которые ко мне в дом вхожи, разослать всех по городам». И вот Чермный, чтоб избыть беды, начинает толковать товарищам: «Как быть? Хотя и всех побить, а корня не выведешь; надобно уходить старую царицу, медведицу ». Ему возражали, что за мать вступится царь Петр; Чермный не останавливался: «Чего и ему спускать? за чем стало?» Гладкий толковал: «У царя Ивана Алексеевича двери завалили дровами и поленьем и царский венец изломали, а кому ломать только с ту сторону».

Стрельцы оставались холодны к этим рассказам: поленьем закидали, венец изломали! Прежде было сказано, что и совсем задушили, а что вышло? Придумали средство посильнее: ночью в двух местах подъезжала к стрелецким караулам вооруженная толпа, схватывала десятника, и начальник толпы приказывал его бить до смерти, несчастного начинали колотить, но слышался голос из толпы: «Лев Кириллович! За что его бить до смерти? Душа христианская!» После было узнано, что мнимый Нарышкин был подьячий приказа Большой казны Шошин, доверенный человек правительницы.

И это средство не раздражало. Не поддавались и на обещания грабежа, когда Гладкий прельщал, что станут стрельцы грабить домы бояр и торговых людей и делить богатую добычу. Гладкий, свой человек у Шакловитого, следовательно, и у Медведева, затрагивал и интерес религиозный, обвинял патриарха в новом учении, по которому не велят кланяться, когда поют аминь (после «приимите, ядите»); стрельцы холодно слушали о винах патриарха: они помнили 5 июля 1682 года. Не трогались и словами Гладкого, когда он выставлял противоположность поведения Софьи и Петра: «Наша государыня все богу молится, а там только на органах и на скрипицах играют».

Стрельцы не трогались, а между тем в 1689 году стали обнаруживаться выходки Петра против Софьи; в них не было ничего очень важного, систематического: Петр был еще молод и занят кораблями; несмотря на то, Софья не могла не раздражиться и не обеспокоиться, увидав начало дела, в конце которого являлся монастырь. 8 июля, в Казанскую, Петр в соборе сказал сестре, чтоб она не ходила в крестный ход; Софья не послушалась, взяла образ и пошла; Петр рассердился, не пошел за крестами и уехал из Москвы. С его стороны все и кончилось этою вспышкою. Но положение Софьи было таково, что она сочла необходимым приготовиться к защите от потешных конюхов, которые придут вырывать власть из рук ее. 25 июля, когда Петра ждали в Москву по случаю именин старшей царевны Анны Михайловны, 50 стрельцов было тайно поставлено у Красного крыльца с наказом слушать набата, которым дается знать, что над государынею «хитрость чинится».

Хитрости не учинилось никакой, но со стороны Петра новая выходка, сильно раздражившая Софью, ибо дело шло о славе ее правления и о князе Василье Васильевиче. Петр не соглашался на назначение наград Голицыну и товарищам его за второй крымский поход, потом позволил уговорить себя согласиться, но сорвал сердце, не допустивши к себе Голицына и других воевод и генералов с благодарностью за награды. Это было 27 июля. В тот же день вечером Софья пошла ко всенощной к празднику в Новодевичий монастырь в сопровождении пятисотных и пятидесятников и после службы стала жаловаться им на царицу Наталью, что опять начинает беду. «Если мы вам годны, — говорила Софья, — то стойте за нас, а если негодны, то мы оставим государство». Стрельцы отвечали, что готовы исполнить ее волю; Софья велела им ждать повестки. Но большинство стрельцов не хотело начинать дела по набату; если действительно грозит беда кому-нибудь из членов царского дома, то пусть идет дело законным порядком: пусть думный дьяк скажет царский указ, того они и возьмут, а без указа ничего делать не станут, сколько бы ни били в набат; надобно бить челом о розыске. Понапрасну приверженцы Шакловитого старались противодействовать такому расположению большинства, понапрасну толковал Стрижов, что из розыска ничего не выйдет, злодеи царевны известны: принять их! а без царевны стрельцам будет плохо. Петр присылает за Стрижовым, Шакловитый не дает его; Петр велит арестовать самого Шакловитого в Измайлове — но скоро выпускает. С этой стороны действуют робко, нерешительно, но все же действуют, и этого довольно для другой стороны, чтоб сильно беспокоиться и волноваться.