Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

– Ах, милейший, в ваши-то годы себя хоронить… – Доктор цокает и вновь языком зубы пересчитывает. Он притворяется сочувствующим, готовым выслушать… и вправду был готов, вот только внимательный взгляд его, острый, как скальпель, мешал говорить. И Кейрен молчал. – Знаете, в вашем возрасте… хотя нет, не в вашем, я был куда более юн, неопытен, но довелось пережить историю, каковая в то время показалась мне трагедией… любовные разочарования бьют по сердцу.

Сердце – всего-навсего орган. Мышца, которая кровь перекачивает. И кровь лишь кровь. Никакой мистики, одна сплошная физиология.

– Однако прошли годы, и теперь я вспоминаю обо всем с усмешкой.

Усмешка у него выходила кривоватой. И проволочные усики доктора вздрагивали.

Он говорил еще о чем-то, искал тайные тропы в душу, не понимая, что души этой больше не осталось. Наверное, жила забрала ее с собой.

…как Таннис.

В какой-то из дней доктор предложил лекарство. Кейрен отказался. Он точно знал, что здоров.

– Завтра я уйду, – это были первые слова, которые доктор услышал. И он встрепенулся, подался вперед, едва не столкнув с колена черную свою планшетку.

– Куда?

…надо освободить квартиру. И вещи собрать. Вазу… нет, вазу он столкнул. Случайно. Но остались фарфоровые кошки и скатерть льняная… тот самый плед с пятном… ее гребень, щетка для волос… платья… футляры с украшениями.

Память.

И невыносимо думать, что кто-то другой прикоснется к этой памяти.

– Какая вам разница, – ответил Кейрен, глядя, как сестра-хозяйка пересчитывает корзины. Белье отдавали прачкам ближе к полудню, меняли грязное на чистое.

– Милейший…

– Послушайте, – Кейрен отвернулся от окна, – я здоров.

– Физическое здоровье и душевное…

– Я сумасшедший?

– Отнюдь! Глупость какая… вы пребываете в небольшом душевном расстройстве, которое, несомненно, пройдет…

– Вот и чудесно. Пусть проходит в другом месте.

…дома.

Доктор ушел, пребывая в задумчивости, и матушке нажаловался. Она появлялась каждый день в пять, когда сестра-хозяйка выходила на отдых. Она устраивалась на лавочке, доставала из корсажа мешочек с табаком и трубку.

…еще один ритуал.

Быть может, если разложить день на ритуалы, он пройдет быстрее?

– Дорогой, я рада, что ты захотел вернуться…

…матушка приносила цветы, заменяя увядшие букеты свежими. И домашнюю выпечку. Бульоны в высоких термокувшинах. Керамические горшочки с паштетами, рагу и еще чем-то.

Кейрену было все равно. Он ел, потому что обед ли, ужин – это тоже ритуал, убивающий время.

– Я обновила твою комнату…

Матушкина забота пахнет ванилью, той, которую томили в молоке, набирая запах для выпечки. И резкий, слишком насыщенный, он забивает нос.

– …и кузен о тебе справлялся. Конечно, мне не слишком нравится мысль о твоем возвращении к работе, но доктор уверяет, что тебе нужна привычная обстановка…

…комната Кейрена в серых тонах. Матушка уверяет, что на самом деле обои темно-синие, с модным узором из вертикальных полос, но Кейрен утратил способность различать цвета.

…в доме Таннис живет другая женщина, худая и высокая, с пенсне и толстой кошкой, которая на Кейрена шипит. А женщина морщится и долго не понимает, чего он хочет. Кейрену сложно со словами. Он подбирает их, нелепо цепляя одно к другому.

А вещей нет.

Забрали их.

Кто?

Матушка, которая вздыхает, мнет платок и признается:

– Я отдала в приют для бедных.

– Зачем?

– А что еще с ними было делать? – Ее удивление притворно, и запах лжи отдает треклятыми азалиями…

Ничего не осталось.

…и месяц на водах, где сам воздух обладает особой целительной силой, проходит мимо Кейрена.

Управлению серый цвет идет.

И кабинет почти уютен, разве что Кейрен всякий раз открывает окна нараспашку, пусть от близости реки тянет рыбой… рыбу продают здесь же, с деревянного лотка. Одноногий старик разделывает ее по желанию покупателей. Взмах короткого ножа с широким клинком, и рыбья голова катится в корзину, туда же падают осклизлые потроха…

– Ты меня не слушаешь. – Тормир Большой Молот говорил как-то очень уж мягко, с укором, и эта странность ненадолго вырвала Кейрена из привычного его спокойного состояния.

Он повернулся к дяде.

А тот, вдруг закашлявшись, пусть прежде на здоровье не жаловался, встал.

– Делами займись.

…дела.

Серые папки. Серые же листы, словно из пепла склеенные. Серые буквы… и серые люди, за буквами скрытые. Мелкие воры, мошенники… ничего серьезного не поручают, но Кейрену впервые все равно. Воры так воры…

…его равнодушие людей пугает.

Странно.

…Кейрена представили к награде. Вручили орден и ленту. Матушка радовалась. Отец хмурился, и чем дальше, тем сильней. Наверное, Кейрен вновь сделал что-то не так.

Что?

Не имеет значения.

День ко дню, расписанные по минутам, забитые ритуалами, которые позволяют если не быть живым, то казаться. Весна проходит с песнями мартовских котов, которые осаждают торговца рыбой. И вонь становится невыносимой.

Сырость развелась.

Кейрен не закрывает окна даже на ночь, пытаясь избавиться от назойливого цветочного аромата.

…азалии и аспарагус, нарисованный тенью на белом фарфоре.

Влажная обивка. Слипшиеся бумаги. Холод. Кажется, Кейрен когда-то холода боялся… все равно.

Родители ссорятся.

Кейрен не знает из-за чего, но до него доносится гулкий голос отца. Мать что-то отвечает, быстро, настойчиво… она умеет быть настойчивой. И пытается проявлять заботу, но душно.

И Кейрен уходит из дому. Впервые, кажется, поздней весной, по дождю.

…дожди случались часто.

Он просто ходил, стараясь не замечать слежки. Матушка волновалась. И говорила, что эти прогулки вредят Кейрену. Он слушал.

Кивал.

Улыбался. И сбегал из дому, потому что серые его стены, пропитанные треклятыми азалиями, давили на голову. Город – это другое.

…набережная и баржи.

…развал. И привычная суматоха. Голоса, которых много, и Кейрен теряется среди голосов, среди грязных прилавков, людей…

…парк и слякоть. Свежее дерево… камень… подводы с землей, которой пытаются скрыть черный след ожога.

…утки остались. И Кейрен пожалел, что не взял с собой батон.

…снова мост, но другой. Зыбь реки. Черная туша баржи, что медленно пробирается меж опор. Дым. Уголь. Рев гудка. Дома и фонари, которые в воде отражаются.

Пожалуй, это место Кейрену нравилось.

…запах окалины. И пыль на рукавах пальто, она привязывалась к Кейрену, не оставляя его даже дома к вящему матушкиному неудовольствию. Она пыталась говорить о том, что гулять нужно в парке или же по набережной, Кейрен кивал и снова возвращался к мосту.

Старая лавка. Фонарь.

И газета, которую продает Кейрену мальчишка. Он ждет допоздна, дрожит, прячет газету под куртенкой… еще один ритуал. Обмен, лист, пахнущий типографской краской, за купюру. Разумом Кейрен понимает, что переплачивает, но ритуалы выше разума.

Газету он расстилает на лавке.

Садится и смотрит на воду.

…день за днем.

Здесь, на берегу реки, он почти счастлив, правда, Кейрен забыл, что такое счастье, но ему кажется, что в нем есть покой.

– Привет, младшенький. – Этот голос перекрывает рев баржи, заставляя отвести взгляд от воды. – А ты знаешь, что по статистике среди нашего народа самоубийцы встречаются в тысячи раз реже, чем среди людей?

Райдо, не спрашивая разрешения, сел рядом.

– Хочешь? – Он сунул в руку флягу и с нажимом повторил: – Хочешь. Пей.

– Зачем?

– Затем, младшенький, что нервишки у тебя явно шалят.

Не коньяк, но… огненная вода, от которой у Кейрена дыхание перехватывает.

– Самогоночка, – с удовлетворением произнес Райдо и по спине постучал. – Давай, дыши, а то сидишь как живой… ну, матушка…

– Она тебя послала?

От самогона стало тепло в желудке.

– Нет. – Райдо потер подбородок. – Отец. А с нею мы как бы в ссоре…

…да, за семейными ужинами для Райдо больше не ставили прибор.

– И прости уж, что я так долго… я здесь надолго задержаться не мог. А ты в госпитале, и в каком – не говорят… и потом тоже… дома тебя не было… потом работы подкинули… и в общем, я решил, что ты… мало ли… передумал, в общем. А тут отец написал и… Короче, прости…

Кейрен пожал плечами. Простит.

– Выпей еще, – попросил Райдо.

И Кейрен просьбу исполнил, ему несложно.

– Так-то лучше… и в общем, такое дело… я не знаю, как сказать. Я ж вообще ни хрена не тактичный, а у тебя нервы… короче, наврала она… из благих побуждений, конечно, но ведь… в гробу я такие благие побуждения видал.

– Я тебя не понимаю.

– Не понимаешь… наврала, говорю… жива твоя девчонка. Слышишь?

Пощечина была лишней.

Или нет.

– Выпей еще…

А самогон – это кстати, только зря Райдо флягу отнял.

– Нажрешься еще, – сказал он, сбивая воду с волос. – А мне тебя тащить.

– Куда?

– А вот это ты скажи куда. Могу домой… если хочется.