В любви и боли. Прелюдия - Евгения Владон

Эллис, прикуси язык! Твой ПМС действует на твои мыслительные процессы далеко не лучшим образом. Ты же прекрасно знаешь, что ему надо сказать – что бы он хотел услышать. Что он всегда будет первым во всём! Что никакой Митчелл ему в подмётки не годится. Он и есть твой самый ПЕРВЫЙ НАСТОЯЩИЙ мужчина!

- Ему реально надо было что-нибудь сломать или… так прокатать по всем болевым точкам, чтобы выработался пожизненный условный рефлекс. – поднимает лицо с… почерневшими глазами, и меня снова накрывает жаром вскипевшего в крови адреналина. Чётко осознаю лишь одну вещь – он может это сделать, и он не шутит, ибо желание куда сильней расчётливого прагматика.

- Увидел тебя – рванул на другой конец континента!

Смеюсь почти с облегчением, но так и не сумев до конца понять, была ли это шутка…

- Выдрессировать, как собачку Павлова за один сеанс боли? Разве такое возможно?

Тема с вероятными опасными последствиями переместила стрелку на несколько градусов в другую сторону. Зверь ещё напряжён, но заметно успокаивается. Смотрит мне в лицо и видит теперь только меня.

- Тебя, наверное, в детстве никогда не били ремнём и не применяли прочих телесных наказаний? Я угадал?

- С чего ты взял? Конечно, наказывали, как и большинство детей!

Отрицательно качает головой с ироничным прищуром глаз.

- Сможешь вспомнить хотя бы парочку самых ярких и незабываемых?

Пытаюсь напрячь память и действительно… натыкаюсь на сплошные пробелы… хотя нет, что-то…

- Кажется… да! Когда мама меня один раз ударила ладонью по губам… - хмурюсь, то ли с неуверенностью, то ли с попыткой преодолеть залежавшие и покрытые тремя слоями древней пыли детские комплексы. – Было очень… больно… господи! Могу поклясться, что даже помню этот удар чуть ли не насквозь, отдачей в затылок!.. Мне тогда было где-то года четыре, не больше!

- Мозг запоминает самые сильнейшие и глубокие переживания, включая моменты острой и нестерпимой боли. Поверь мне на слово, ты ещё отделалась лёгким испугом. Достаточно всего лишь раз конкретно и как следует отлупить ребёнка ремнём, чтобы эта боль прошилась в его памяти именно условным рефлексом.

Смотрю в его невозмутимое практически расслабившееся лицо и пытаюсь в который раз докопаться к скрытым от внешнего мира архивным файлам семейства Мэндэллов. И что-то мне подсказывает, что продолжения у этой истории больше не будет… по крайней мере не в ближайшие десять лет…

Я так и не сумела понять, как такое вообще возможно… Практически ничего не знать о самом человеке, его прошлом и частично настоящем, и при этом… так его чувствовать. Знать, что сейчас он только мой, принадлежит в эти самые секунды только мне одной, сокрушая все барьеры и препятствия прошлого, настоящего и даже будущего. Нам больше ничего не мешает, ни внешний мир, ни Саманты с Митчеллами, ни само время, неумолимо приближающееся к конечной отметке… ни замкнутое пространство с ограниченными возможностями.

Нет, нас ничто не сдерживает и не сковывает. Будущее не стучится в нашу дверь похоронным набатом. Сэм не врывается в окна с вооружённым отрядом спецназа. Демоны Дэнэла Мэндэлла спят в глубоком анабиозе в наглухо запечатанных креокамерах под самыми глубокими толщами льда на Северном Полюсе.

Мы вдовеем… только вдвоём… внутри временного потока из собственных чувств, управляющих нами обоюдными интуитивными порывами. И это уже не игра и не смена ролей. Одни оголённые эмоции и желания, горячая кожа, порывистое дыхание, взгляд, одурманенный сладкой негой и тончайшими кристаллами блаженной боли. Любовь, режущая под кожей остро заточенными коготками дюйм за дюймом, миллиметр за миллиметром, подбираясь к сердцу, впрыскивая свой токсичный наркотик в кровь, по венам – в самый центр мозга. Разгоняя свой дурман по всем капиллярам, выжигая изнутри каждый нерв, каждую клетку тела. Сжимая горло, перехватывая дыхание, скручивая лёгкие и выдавливая острую беспричинную вспышку с желанием разрыдаться.

Дэнни, почему ты не сказал… почему? Особенно когда смотрел сверху вниз, поменявшись со мной местами, погрузив свои пальцы в мои волосы под затылком у шеи, направляя мой взгляд в своё потемневшее лицо, в свою проснувшуюся и запульсировавшую бездну. Момент, когда я впервые ощутила себя настолько маленькой и беспомощной. Сделай ты тогда что-нибудь не так, я бы точно сорвалась и окончательно распрощалась со здравым рассудком.

- Моя девочка… моя маленькая сладкая девочка… - твои ладони на моём лице, бархатное скольжение кожи на моей, подушечки пальцев едва прикасаются к немеющей поверхности, едва не вырывая из моего горла тихие стоны. Я буду вспоминать твой последний томный взгляд с болью и слезами даже через 10 лет, когда твои пальцы будут так же прикасаться к моему лицу, но вместо ответной открытости и восхищённого предвкушения я буду изо всех сил стараться не смотреть в твои глаза, сжимаясь изнутри в болезненном предчувствии до ломоты в костях. То, чем ты когда-то вскрыл вены моих чувств – нежностью, спонтанностью, обжигающей страстью, неконтролируемой одержимостью, невыносимой чувственностью… Твои поцелуи и ласки буквально резали меня до самых костей, пронзая моё тело мириадами тончайших невидимых спиц, заставляя меня раскрываться и обнажаться глубже, чем это вообще возможно, заставляя кричать от наслаждения и нескончаемого потока безумных желаний… Наполняя собой, своей защитной силой, своей скрытой любовью, своей сущностью, насыщая всем тем, что однажды… ты отберешь у меня, беспощадно вырвешь с корнями и мясом, пропуская раз за разом через схожие моменты наслаждения с совсем обратным воздействием на мою психику и тело.

И тогда да, ты будешь прошивать меня болью день за днём, час за часом, секунда за секундой, лишая возможности и права выбирать, возможности хотеть… возможности надеяться и… любить.

Тем больней и невыносимей мне будет вспоминать этот день, твои глаза, слова и ласки… твои губы, которые умели ТАК целовать… твоё тело, которое я могла обнять и окутать собой, своей кожей, своими ощущениями… моего Дэнни, который был тогда только моим.