Порою нестерпимо хочется... - Кен Кизи

Естественно, я полагал, что он призвал меня для того, чтобы передать брату Хэнку очередное послание от возмущенных горожан, как это происходило с каждым доступным Стампером, но вместо этого он вынул сигарету из своего толстого красного рта и сказал:

– Я просто хотел на тебя посмотреть. Потому что твои ягодицы навевают на меня некоторую ностальгию: так уж случилось, что в моей практике твоя задница была одной из первых, которую я извлек при тазовом предлежании. Видишь ли, ты родился, когда я только начал здесь работать.

Я сообщил ему, что и этот объект он бы мог лицезреть, если бы несколько минут назад вышел из своего кабинета.

– Ну, задницы не сильно меняются. В отличие от лиц. Кстати, как твоя мама? Мне было очень жаль, когда вы оба уехали отсюда…

– Она умерла, – вяло ответил я. – Вы разве не слышали? Уже почти год. Что-нибудь еще?

Кресло под ним жалобно скрипнуло – он наклонился вперед.

– Горько слышать. – Он стряхнул пепел в корзину под столом. – Больше ничего. – Он взглянул в карту, принесенную ему сестрой. – Просто зайди денька через три. И береги себя. Да, и передай привет Хэнку, когда…

– Беречь себя? – выпучил я глаза. Жирное лицо на моих глазах преобразилось из тучного доктора в убийцу-профессионала. – Беречься?

– Да, знаешь, не переутомляйся, сквозняки и так далее, – добавил он, многозначительно подмигнув мне. И пока я пытался разгадать, насколько много значило это подмигивание, он закашлялся, хмуро взглянул на сигарету и отшвырнул ее в корзинку. – Да, с ним вполне можно справиться, – произнес он на бархатных обертонах, – если только не дать ему застать себя врасплох.

– С кем?

– С гонконгским гриппом, а ты подумал с кем? – И он невинно взглянул на меня из-под набухших злобой век. И я вдруг понял, что ему известно все – весь мой план, все подробности грядущего отмщения! Каким-то дьявольским образом у него оказалось досье всех моих поступков и помыслов… – Может, поболтаем в следующий раз, когда ты зайдешь, а? – промурлыкал он, как бы намекая. – А пока, как я уже сказал, побереги себя.

Я в ужасе поспешил прочь, преследуемый отзвуком его голоса, как гончей, лающей мне вслед: «Берегись… берегись… берегись…» Что происходит? Я заломил руки. Что могло случиться? Как он узнал? И где мой отец?..

На склоне Хэнк прерывает визг своей пилы и, сдвинув металлический козырек каскетки, смотрит на поджарую фигуру Генри, который спускается по оленьей тропе. (На самом деле не слишком удивляясь тому, что он вернулся. Увидев, как он смотрит на склон и на то, как Джо Бен разгружает нашу экипировку, я был почти уверен в этом. Я даже прикинул, что в городе он немного хлебнет и вернется назад, чтобы показать нам, как делаются дела. Но когда он подходит ближе, я вижу, что он вполне трезв и что на уме у него нечто серьезнее, чем просто болтовня и путанье под ногами. Что-то в его походке и торопливых движениях подсказывало мне, что все не так просто. Какая-то смесь тревоги, радости и возбуждения в том, как он выгибает шею, откидывает назад белую гриву, которая начинает тут же опускаться ему на глаза. Это напоминает мне его былую жестокую взбалмошность, которую я уже бог знает сколько лет не замечал в нем, но я узнаю ее тут же, даже за пятьдесят ярдов я различу ее по походке, несмотря на его загипсованную ногу.

Я прекращаю рубить, откладываю пилу, прикуриваю от окурка новую сигарету и смотрю, как он приближается… цепляясь за корни и ягодник, когда ступает на загипсованную ногу, затем выпрямляется и чуть ли не прыгает здоровой ногой вперед, используя больную как шест, и снова выкидывает вперед загипсованную – без устали, зрелище ужасающее и комичное одновременно.

– Эй, попридержи! – кричу я ему. – Треснешь, старый дурень. Потише там! Никто за тобой не гонится.

Он не отвечает. Я и не надеялся при такой одышке. Но он не замедляет шага. Где Малыш? Что он сделал с Малышом?

– Ли в пикапе? – кричу я снова и начинаю двигаться к нему навстречу. – Или он так чертовски болен, что не мог даже доехать обратно и привезти нам полдюжины болтов?

– Оставил его, – задыхаясь говорит старик. – В городе. – Потом умолкает и не произносит ни слова, пока не добирается до дерева, которое я рубил, и не прислоняется к нему боком. – О Господи! – отдувается он. – О Господи! – Сначала я даже испугался: глаза у него плыли, лицо побледнело и стало под стать волосам, в глотке хрипело… Он подставил свой розовый старческий рот под дождь, с шумом вдыхая влажный воздух. – О Боже всемогущий! – Наконец дыхание у него выравнивается, и он облизывает губы. – Ого! Быстрее, чем я предполагал!

– Ну знаешь, я уж собрался звать на помощь, – замечаю я, с одной стороны чувствуя облегчение, а с другой – злость на то, что так разволновался попусту. – Какого беса ты несешься по склону как дикий жеребец? Провалиться мне на этом месте, если я потащу тебя наверх к пикапу, когда ты раскроишь себе череп! Да еще с гипсом! – По румянцу на его щеках я понимаю, что парочку он все же пропустил, но он далеко не пьян.

– Оставил мальчика в городе, – говорит он, оглядываясь. – А где Джо Бенджамин? Позови-ка его сюда.

– Он с другой стороны языка. Да что с тобой такое? – Я чувствую, что целиком на счет виски его состояние отнести нельзя. – Что там произошло в городе?

– Свистни Джо Бена, – отвечает он и отходит от дерева, изучающе рассматривая землю. – Слишком ровная поверхность, – замечает он, поднимая голову. – Нехорошо. Слишком тяжело сталкивать этих разбойников. Перейдем туда, за низинку, там круче. Опасно конечно, но у нас нет выбора. Куда, к черту, провалился Джо Бен?

Я еще раз свищу.

– А теперь успокойся и объясни мне, что ты так горячишься.

– Подождем, – все еще тяжело дыша, отвечает он. – Пока не подойдет Джо Бен. Вот болты. Я спешил. У меня не было времени заехать за мальчиком. О-хо-хо, что-то легкие не того… – И я вижу, что ничего не остается, как ждать…)

Проведя под надзором сестры еще час в благоухающей дезинфекцией приемной, час, полный ужаса и паранойи, делая вид, что я поглощен чтением выпусков «Истинная любовь», я наконец вынужден был признать, что старик не собирается за мной заезжать, а доктору, возможно, не так уж много и известно. С трудом подавив зевок, я поднялся и громко высморкался в такой грязный носовой платок, что амазонка с отвращением отвернулась.

– Можете взять себе салфетку в клозете, – заметила она, не отрываясь от журнала, – и выкиньте эту антисанитарную тряпку.

Пока я натягивал куртку, дюжина возможных ответов пронеслась у меня в голове, но я был еще так напуган недавним общением с ней и ее шприцем, что предпочел промолчать. Вместо этого я задержался у двери и робко промямлил, что отправляюсь в город.

– Если за мной заедет отец, передайте ему, пожалуйста, что я, вероятно, буду у Гриссома.

Я подождал ответа, но, казалось, она не слышала и продолжала сидеть, уткнувшись в книгу. Я стоял, как провинившийся школьник, и наконец она еле слышно прошелестела: «Вы уверены, что снова не потеряете сознания? – после чего облизнула палец и перевернула страницу. – И не хлопайте дверью».

Сжав зубы, я выматерил ее, шприц, врача и собственного безответственного папу, проклял их всех и поклялся отомстить каждому в свое время… после чего с трусливой осторожностью прикрыл за собой дверь.

Выйдя из клиники, я в полной растерянности остановился на залитом лужами тротуаре, не зная, что предпринять. Вероятность застать Вив одну таяла с каждой минутой. Как я доберусь до дому, если за мной не заедет Генри? И тем не менее совершенно неосознанно я выбрал улицу, на которой с наименьшей вероятностью мог его встретить, – «короткий путь» по старой разбитой улице, шедшей мимо школы… «на случай, если за мной следит доктор».

Настороже, мрачно крадучись, я с оглядкой двигался под грохочущим дождем сквозь бесконечные ряды воспоминаний, готовый ко всему, прижав замерзшие и сжатые в кулаки пальцы к бокам, вместо того чтобы опустить их в теплые карманы. Шаткие, скользкие деревянные мостки вели мимо заброшенных рыбацких хижин – закопченные зловещие строения, залатанные чем попало – от крышек с табачных банок до расплющенных упаковок «Принца Альберта». Здесь жил «безумный швед» – людоед, как утверждали мои одноклассники, стрелявшие яблоками по его окнам, – «боишься, Леланд?»… мимо домика дворника, мимо квадратного кирпичного здания котельной, отапливавшей школу, мимо шершавой стены поленницы дров, которыми топили котельную… и как ни странно, за весь свой длинный путь мне так и не удалось расслабиться. И вдруг все мои ни на чем не основанные опасения рассеялись – чего бояться? Что за глупость думать, что этому зубастому болвану может быть что-нибудь известно, – что за дурацкие мысли? Я понял, что стою перед школой, моей древней цитаделью Познания и Правды, перед моим святилищем. Но страх не уступил место покою; пока я шел по дорожке, огибавшей спортивную площадку моего святилища, напряжение мое перешло в уныние и горькие сожаления; я постукивал костяшками пальцев по ограде школы, которой я никогда не принадлежал, двигаясь мимо площадки, залитой полуденными голосами воспоминаний о командах, в которых я никогда не играл. Через решетку я рассмотрел площадку для игры в бейсбол. Там играли «большие ребята», когда я был еще первоклассником, а потом, когда я перешел в четвертый, стала играть «малышня»… «Малышня?» – как-то спросил Хэнк. «Да, знаешь, тупицы, болваны, которые за всю свою жизнь ни одной книжки не прочитали». Теперь эта древняя теория представилась мне жалкой и неубедительной: большие или малыши, первый класс или четвертый, Леланд, старина, ты бы отдал все на свете, лишь бы присоединиться к этой шумной, беспорядочной толпе. Разве нет? Разве не так? И, глядя сквозь мокрые переплетения проволоки на залитое водой поле, я поймал себя на том, что кисло спрашиваю: «Ребята, а когда я буду играть, когда меня выберут? Все, кроме меня, играют. Давайте выберем меня ради разнообразия».