Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Необходимость скрываться сначала воспринималась им как какое-то забавное приключение, всплеск адреналина, когда их могли в любой момент застукать за поцелуями. Это было ярко, живо, непривычно и, как он тогда заверил себя, недолговечно.

Ну, подумаешь, день. Да пусть даже два. После того, как он пригласил её домой и даже по счастливой случайности смог познакомить с матерью, Полли должна была убедиться в серьёзности его намерений и перестать бояться того, что происходит между ними.

Вот только этого не случилось. И его терзало желанием взять её за плечи, легонько тряхнуть и спросить, что не так. Почему ей хватило решимости приехать к нему, отдаться, даже принять те моменты его прошлого и настоящего, которых он сам так отчаянно стыдился, но при этом она упрямо продолжала скрывать его от родителей, как прокажённого?

Внезапный звонок от неизвестного номера заставил его напрячься и совсем перестать дышать на несколько мгновений, прежде чем он опознал в приглушённом, бесцветном шёпоте голос Риты.

— Максим, твой друг у меня в квартире, — судя по отрешённому тону, Анохина оказалась совершенно не рада подобному обстоятельству.

— Мне его забрать? — осторожно уточнил Иванов, попытавшись наиболее нейтрально сформулировать свой вопрос. Вдруг они захотят сейчас поговорить? Он бы захотел, да и Слава, скорее всего, захочет — ему есть что сказать и определённо есть много того, что необходимо узнать.

— Да. Пожалуйста, — обречённо попросила Рита, тут же отключившись.

Однако у подъезда его никто не ждал, да и на лестничной площадке тоже. Слава обнаружился у неё на кухне: с наглым и достаточно счастливым видом он поглощал прямо из контейнера котлеты, после холодильника покрывшиеся белым налётом затвердевшего жира. Сама же Анохина была необычайно бледна, подавлена и упрямо отводила в сторону взгляд сильно покрасневших глаз.

— Так, Слава, вставай и поехали, — оценив напряжённую обстановку, смело скомандовал Максим, но получил от друга только укоризненный взгляд, безмолвно спрашивающий, с каких это пор он решил поскорее утащить его от Риты, к которой сам же и подталкивал весь последний месяц.

— Я останусь здесь, — как ни в чём не бывало бросил Слава и демонстративно отвернулся от стоящих в проходе, сосредоточив всё своё внимание на очередную котлету. Рита быстро и рвано выдохнула, будто последние несколько минут пыталась задержать дыхание, а Максим нахмурился, начиная медленно и неотвратимо звереть от выходок друга.

Когда он вышел от его родителей, был уверен, что бросится на Чанухина с объятиями, как сентиментальная девчонка, как только тот найдётся. Но теперь от взгляда на эту самодовольную физиономию человека, который перепугал всех и даже не собирается в этом раскаиваться, возникало непреодолимое желание хорошенько ему врезать.

Слава вёл себя, как дворовый кот: гулял сам по себе, делал что хотел и плевал на чувства окружающих. И это было вполне очаровательно, почти оправдывалось тяжёлым детством, дрянным характером и сложным возрастом, но приносило боль тем людям, кому он оставался дорог несмотря ни на что.

Анохина стояла в уголке, прижавшись спиной к стене, и стеклянным взглядом смотрела в одну точку. Её руки безвольно висели вдоль тела, обкусанные и побледневшие губы мелко дрожали, выдавая скорое приближение слёз, а на лице настолько явно отражалась безысходность, что у Максима больно кольнуло в груди. Желание дать смачную затрещину своему другу стремительно нарастало и становилось почти нестерпимым.

Слава же видел, в каком она состоянии. Ну не мог он не заметить, не мог ничего не понять. И это кричащее в каждом его небрежно-ленивом движении «рыдайте от счастья, что я снова с вами» доводило просто до бешенства.

— Я сказал: вставай. Мы уезжаем, — зло процедил Максим, на этот раз вынудив Чанухина оторваться от еды и поднять голову вверх, чтобы смерить друга убийственно-холодным взглядом, заставлявшим осечься и сконфузиться большинство тех, кому доводилось встретиться глазами с этими полупрозрачными айсбергами, способными потопить не один Титаник.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Иванова же его взгляд абсолютно не трогал. Недавно они уже поссорились из-за того, что он не собирался молча наблюдать за тем, как Слава пытается спустить свою жизнь в канализацию, с поразительным мазохизмом делая всё возможное, чтобы оттолкнуть от себя первую девушку, готовую по-настоящему принять его вместе с ордой воинствующих тараканов в голове. Теперь же он планировал не просто провести воспитательную беседу с окончательно спятившим в своём эгоизме другом, но и в самом прямом смысле выбить из него всю дурь, если понадобится.

Главное, чтобы не получилось так же, как год назад с Артёмом, который вместо возможности высказаться и почувствовать поддержку схлопотал только разбитый нос.

— А я сказал, что я останусь здесь, — тихо и очень медленно отчеканил Чанухин и скривил губы в злорадной усмешке, — но тебя здесь никто не задерживает, если ты не разучился понимать намёки.

Слава поднялся на ноги в тот же момент, как Максим сделал решительный шаг вперёд, намереваясь схватить того за грудки и выволочь из квартиры силком. Но прежде чем между ними успело критически сократиться и без того опасно наэлектризованное пространство, в него успела вихрем ворваться взволнованная Рита. Она упёрлась ладонями в грудь Славе, но посмотреть на него всё равно не решилась, лишь понуро опустила голову вниз и бросила через плечо:

— Максим, подожди, пожалуйста, в подъезде. Нам надо поговорить, — несмотря на очень тихий, усталый, обречённый голос Анохиной, он всё же взял себя в руки и спокойно вышел на лестничную площадку, аккуратно прикрыв за собой входную дверь.

От всего происходящего остался какой-то противный, склизкий осадок внутри. Вроде бы он был уверен, что делает всё правильно, и хотел как лучше, и пытался, как мог, защитить Риту, которой за последнюю неделю и так уже досталось, но всё равно возникало непреодолимое желание отплеваться после всех своих слов и как следует умыться, чтобы скорее смыть с себя это поганое утро.

Он успел только написать короткие сообщения Полине и тёте Миле о том, что Слава нашёлся и с ним всё в порядке, прежде чем тот как ужаленный выскочил из квартиры: растрёпанный, побледневший и словно парализованный от силы переполнявшей его ярости. За его спиной дверь закрылась с нарочито громким хлопком, отчего стёкла в подъезде жалобно дрогнули, а Максим вмиг оставил идею начинать серьёзный разговор по душам прямо сейчас.

Рита ему всё рассказала. Может быть, и не всё, но про своё свидание с Димой Романовым — точно.

Почему-то Иванов с горькой усмешкой подумал, что, окажись она беременна, Слава бы отреагировал более сдержанно. Но такой удар по собственной гордости почти убил его, и на улицу Слава выходил, еле переставляя ноги, разбитый и подозрительно притихший.

И это было очень, очень, невероятно плохо. Хуже агрессивного Чанухина мог быть только он же, ушедший в себя. В такие периоды Максим боялся отойти от него дальше, чем на расстояние вытянутой руки, как-то по-глупому опасаясь, что иначе не успеет схватить его за секунду до полёта в неизвестность.

Просто Слава редко останавливался, не доведя до совершенства то, за что брался. Будь то иностранный язык, продвинутый курс органической химии или страсть к саморазрушению.

Они остановились на границе оранжевого круга, прорисованного на снегу светом стоящего у подъезда фонаря. Слава молча достал пачку сигарет, Максим так же молча выдернул одну для себя и ощутил причудливо-тёплое поглаживание в груди от возникшей тут же мысли, что Поля бы его за это отругала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В воздухе крутились волчком редкие сухие зёрнышки снега, словно вытряхнутые кем-то из старого цветастого ковра прямо им на головы. Сигареты удивительным образом не помогали успокоиться, и тяжело было понять, то ли это они оставляют такое горькое послевкусие, то ли тишина, вибрирующая и готовая взорваться от сдерживаемых в себе криков гнева и отчаяния.

Ни один из них так и не проронил ни слова ни в ожидании такси, ни по дороге к дому Максима. Он давал Славе время остыть и заодно остывал сам, обмениваясь короткими сообщениями с Полиной, метавшейся от состояния «попробуй его понять и поддержать» до «я хочу свернуть ему шею лично». И она так искренне восторгалась его бестолковыми и почти безрезультатными утренними перемещениями из квартиры в квартиру, что он и сам начинал верить, будто принёс какую-то пользу, а не только устроил переполох на пустом месте.