Ленин – Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

Смольный был явно бессилен. Газеты твердили, что через три недели все петроградские фабрики и заводы остановятся из-за отсутствия топлива. Викжель объявлял, что к первому декабря прекратится железнодорожное движение. В Петрограде оставалось хлеба всего на три дня, а новых запасов не подвозилось. Армия на фронте голодала... «Комитет спасения» и всевозможные центральные комитеты рассылали по всей стране призывы к населению не обращать никакого внимания на декреты правительства. Союзные посольства выказывали либо холодное безразличие, либо открытую враждебность.

Оппозиционные газеты, ежедневно закрываемые и на следующее же утро выходящие под новыми названиями, осыпали новый режим ядовитыми насмешками. Даже «Новая Жизнь «характеризовала его как «комбинацию из демагогии и бессилия».

«С каждым днем, – писала она, – правительство Народных Комиссаров запутывается все более и более в проклятой прозе обыденщины. Так легко захватив власть, большевики никак не могут вступить фактически во владение ею.

Бессильные овладеть существующим механизмом государства, они не могут в то же время создать новый, который легко и свободно работал бы по указке социалистов-экспериментаторов.

Ведь если еще так недавно большевикам не хватало людей для очередной работы в растущей партии, - работы прежде всего языком и пером, то откуда же могли бы появиться у них люди для выполнения многообразных и сложнейших специальных задач государственной жизни?

Новая власть рвет и мечет, засыпает страну декретами, один другого «радикальнее и социалистичнее». Но в этом бумажном социализме, предназначенном более на предмет ошеломления наших потомков, нет ни желания, ни умения разрешить очередные вопросы дня...»«

Уже в первые дни после переворота в Петрограде бастовали около 10 тысяч служащих банков, 6 тысяч почтовых работников, 4,7 тысячи телеграфистов, 3 тысячи приказчиков, 20 тысяч конторщиков. Перед уходом они старались как можно больше напакостить новым хозяевам: путали делопроизводство, прятали материалы, уносили по домам ключи от сейфов.

(Что забавно, категорически не хотело бастовать министерство двора. Начальник его канцелярии князь Гагарин и его заместитель барон фон дер Штакельберг пришли в Луначарскому, заявив: «Мы готовим докладные записки для министра, бастовать не собираемся, а ликвидировать нас не нужно». Но на что большевикам министерство двора?

Любопытно, что против забастовки высказался и союз судей, заявивший, что суд не должен бастовать, иначе появятся самозваные трибуналы. Впрочем, как бы то ни было, а революционные трибуналы появились в начале ноября, оставив старым судам в основном некрупную уголовщину.)

В принципе, понять логику забастовщиков нетрудно. В городе хаос, с юга идет Керенский, навстречу ему поднимается мятеж – завтра «узурпаторов» скинут и все участники стачки получат большое и горячее «спасибо» от нового правительства. Однако после разгрома Керенского и юнкеров надежды на скорый, в течение нескольких дней, крах большевиков несколько увяли, а кое-где бастовать стало уже и немножко страшно. А ну как арестуют?! После 31 октября стихийная забастовка должна была прекратиться. Но к тому времени она уже не была стихийной.

Как мы видели, организовывал саботаж явочным порядком «Комитет спасения», который вскоре прекратил свое существование, передав эстафетную палочку нескольким структурам.

Основной из них был так называемый «Союз союзов», объединявший служащих государственных учреждений столицы. Его начали создавать еще в июле 1917 года, а окончательно оформился он в октябре. Ведущую роль в нем играли крупные чиновники, связанные, естественно, с партией кадетов – не с эсерами же! Значился также среди организаторов саботажа «Совет депутатов трудовой интеллигенции», образованный в мае. У него были тесные связи с профессиональными объединениями, такими, как советы врачей, инженеров, а также с более интересными структурами, вроде союза казачьих войск, совета офицерских депутатов (был и такой) и обществом фабрикантов и заводчиков. Эти две структуры и взяли на себя координацию и проведение стачки, которая разрасталась, захватывая все новые и новые организации.

Буржуазные газеты, чуть торжествующе, чуть иронично печатали хронику забастовки:

«К начальнику управления общих дел министерства продовольствия явился представитель Военно-революционного комитета-матрос гвардейского экипажа. На вопрос начальника управления, чем он может служить, матрос ответил:

– Нам необходимо получить от вас сведения о наличности мяса в Петрограде, и в частности в холодильниках на Черниговской улице.

Начальник управления отказался дать требуемые сведения, указав, что согласно постановлению общего собрания служащих он ни в какие отношения или беседы с представителем Военно-революционного комитета входить не может...

Уходя, матрос добавил запальчиво:

– В таком случаемы реквизируем все мясо и тогда уже узнаем, сколько его...»

«Служащие петроградских сберегательных касс на собрании 15 ноября постановили провести полную забастовку 16 и 17 ноября. Комиссар, бывший мелкий чиновник сберегательных касс Овчаров, огласил приказ о том, что все служащие увольняются от службы от 14 ноября за саботаж. В ответ на это собрание предложило комиссару удалиться».

«Служащие министерства государственного призрения глубоко возмущены грубым насилием, допущенным А. Коллонтай и ее прислужниками, подвергнувшими незаконному лшению свободы Н. И. Чернявского, Я. Н. Колубовского, А. В. Волкова и В. Н. Маркузе за отказ выдать добровольно ключи от кассы министерства, захваченной насильниками, приветствуют мужественный и достойный образ действий своих дорогих сослуживцев и выражают им горячее сочувствие».

Сейчас, имея за плечами опыт XX века, читать все это странно. Сегодня мы точно знаем рецепт лекарства от саботажа: если бы большевики расстреляли по несколько самых активных «протестантов» в каждом ведомстве, назавтра все чиновники были бы на своих местах. Но «кровавые отморозки» действовали иначе. В приказе ВРК о борьбе с саботажем говорилось:

«Чиновники государственных и общественных учреждений, саботирующие работу важнейших отраслей народной жизни, объявляются врагами народа.

Их имена будут отныне опубликовываться во всех советских изданиях, и списки врагов народа будут вывешиваться во всех публичных местах.

Люди, которые усугубляют хозяйственную разруху и подрывают продовольствие армии и страны, являются отверженцами и не имеют права на пощаду. Они объявляются под общественным бойкотом...»

Ой, как страшно!

Интересно, когда большевики соизволили вспомнить собственный опыт организации подобных мероприятий? Уж они-то знали о стачках все!

Дело в том, что любая забастовка упирается в простой вопрос: на что будут жить забастовщики? Возможно, крупные чиновники и согласятся «потерпеть» – но рядовые служащие министерств и ведомств едва ли захотят отстаивать демократию за собственный счет.

У рабочих организаций на этот случай существуют особые стачечные фонды. Естественно, у «Союза союзов» ничего подобного не было – кто предполагал, что им когда-либо придется бастовать? Тогда откуда деньги?

По-видимому, слегка отойдя от октябрьской эйфории, большевики вспомнили и прежние конспиративные привычки, в том числе навыки работы партийных служб безопасности. Достаточно быстро выяснилось, что в начале стачки чиновникам выдали жалованье за два месяца вперед. Новая логика была так же прозрачна, как и старая: парализовать работу государственного аппарата вплоть до Учредительного Собрания и возобновить ее сразу же, как только в Зимний придет «законное правительство».

К 19 ноября большевики это знали, потому что в постановлении Совнаркома, помеченном этой датой, говорится:

«Если выяснится, что служащие министерств получили свое жалованье по 1 января 1918 года, то принять самые энергичные революционные меры для возвращения этих денег обратно по ведомствам. Перед арестом и преданием революционному суду не останавливаться. Предложить служащим, получившим жалованье вперед, или: 1) работать, подчиняясь власти правительства, или 2) вернуть деньги. В случае отказа судить их как за воровство народного имущества».

Естественно, не подействовало, и подействовать не могло. Над угрозой ареста нескольких десятков тысяч чиновников по тому времени можно было только смеяться. Что с возу упало, то пропало – но впредь допускать финансирование стачечников из государственного бюджета власти были не намерены. Впрочем, как и из любого другого...

20 ноября нарком финансов Менжинский на заседании Совнаркома огласил перехваченную телеграмму:

«... Общегубернский комитет правительственных учреждений... убедительно просит Малый совет министров телеграфно распорядиться о выдаче содержания за три месяца вперед».