Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

Ульрих воинственно вращал глазами, несмотря на винтовку, нацеленную ему в живот.

– Нет, – сказал Молния. – Отпустите их. Если мы перегрыземся, все пропало.

– Выметайтесь, – велел Вольф.

– Непременно, – ответил Гимли.

Они с Саваном осторожно вынесли Муравьеда в темный коридор заброшенного строения. Скребок прикрывал их, пока они не скрылись из виду, потом проворно пересек комнату. На пороге он остановился, расплылся в улыбке, насколько позволял его хитиновый панцирь, и закрыл дверь.

Ульрих запустил автоматом в дверь. К счастью, оружие не выстрелило.

– Сволочи!

Аннеке пожала плечами. Эта психодрама явно ей наскучила.

– Американцы.

Маки подобрался к Молнии. Все пошло не так. Но Молния все поправит. Обязательно поправит.

Русский туз сам упал к нему в руки.

Ульрих слонялся туда-сюда, сжав здоровые ручищи в кулаки.

– Ну и что теперь? А?

Вольф сидел на табуретке, уложив брюхо на бедра, а руки на колени. Напряжение захватывающего приключения схлынуло, и он чувствовал себя очень старым. Подвиг, которым он надеялся завершить свою двойную жизнь, утратил в его глазах весь свой блеск.

– О чем ты, Ульрих? – спросил он устало.

Тот ответил ему яростным взглядом.

– Я о том, что время вышло. Уже десять часов. Ты слушал радио. Наши требования до сих пор так и не выполнили.

Он взял автомат, вставил обойму в патронник.

– Почему бы нам не прикончить этого козла прямо сейчас?

Аннеке звонко рассмеялась.

– Твоя политическая искушенность никогда не перестанет удивлять меня.

Вольф задрал рукав пиджака и взглянул на часы.

– А теперь ты, Аннеке, и ты, Вильфрид, пойдете в телефонную будку и передадите послание, мы договорились какое, в кризисный центр, который власти так кстати учредили. И мы, и они продемонстрировали, что умеем тянуть время; пришла пора сдвинуть дело с мертвой точки.

И тут товарищ Молния сказал:

– Нет.

Страх усиливался. Он все разрастался и разрастался, черная бесформенная опухоль в центре его мозга. С каждой минутой сердце Молнии стучало все быстрее и быстрее. Его ребра, казалось, дрожали от бешеного ритма пульса. Горло пересохло и саднило, щеки пылали, как будто он смотрел в разверстый зев печи крематория. Во рту стоял мерзкий вкус. Надо выбираться отсюда. От этого зависит все.

Все.

«Нет, – кричала часть его. – Ты должен остаться. Так было запланировано».

Перед глазами у него стояла дочь Людмила – расплавленные глаза текут по покрытым пузырями ожогов щекам.

«Вот что стоит на кону, Валентин Михайлович, – послышался другой, более глубоко скрытый голос, – если что-нибудь пойдет не так. Неужели ты осмелишься доверить такую задачу этим сопливым щенкам?»

– Нет, – сказал он. Шершавый язык едва повиновался ему. – Я сам пойду.

Вольф нахмурился. Потом углы его большого рта растянулись в улыбке. Без сомнений, он понял, что таким образом будет единолично контролировать ситуацию.

«Превосходно. Пусть считает как хочет. Я должен выбраться отсюда».

Маки Мессер перегородил дверь, Маки Мессер, в чьих глазах стояли слезы. Молния ощутил пронзивший его страх и уже почти сорвал перчатку, чтобы электрическим ударом убрать мальчишку с дороги. Но он знал, что молоденький туз никогда не причинит ему вреда.

Невнятно извинившись, он протиснулся в коридор. Когда дверь за ним закрылась, русский услышал всхлип, а потом лишь звук его собственных шагов провожал его в темноте квартиры и лестницы.

«Одно из лучших моих представлений», – поздравил себя Кукольник.

Маки заколотил ладонями по двери. Молния бросил его. Его терзала боль, а он ничего не мог с ней поделать. Даже если он заставит свои руки перерезать стальной лист.

Вольф все еще здесь. Вольф защитит его… хотя однажды не защитил. Вольф позволил остальным насмеяться над ним – над ним, тузом, Маки Ножом. А Молния последние несколько недель заступался за него. Это Молния заботился о нем.

Молния, который не должен был уйти. Но ушел.

Он развернулся, плача, и медленно сполз по двери на пол.

Кукольника распирало от возбуждения. Все получалось в точности так, как он задумал. Его марионетки плясали под его дудку и ничего не подозревали. А он сидел в двух шагах от них и смаковал их страсти, как хороший коньяк. Опасность лишь придавала вкусу терпкости; он – Кукольник, и он владеет ситуацией.

Однако в конце концов пришло время покончить с Маки Мессером и выбраться отсюда.

Аннеке остановилась рядом с Маки и уколола:

– Нюня. И ты еще называешь себя революционером?

Он уселся на полу, всхлипывая, как потерявшийся щенок.

Кукольник нащупал ниточку и потянул за нее.

И товарищ Ульрих добавил:

– Что же ты не удрал вместе с остальными джокерами, гомик сопливый?

– Кройцберг, – сказал Нойманн.

Поникший в кресле Тахион едва нашел в себе силы, чтобы вскинуть голову и произнести:

– Прошу прощения?

Десять часов давным-давно остались в прошлом. Как, он опасался, и сенатор Грег Хартманн.

Нойманн ухмыльнулся.

– Мы их засекли. На это ушла чертова прорва времени, но мы нашли фургон. Они в Кройцберге. Это турецкий район у самой Стены.

Сара ахнула и быстро отвела глаза.

– Антитеррористическая группа ГСГ 9 готова выдвинуться, – сказал Нойманн.

– Они понимают, что делают? – спросил Тахион, вспомнив утренний провал.

– Они – лучшие. Это они штурмовали самолет, захваченный людьми Нура аль-Аллы в семьдесят седьмом в Могадишо. За операцию отвечает сам Ханс-Иоахим Рихтер.

Рихтер был главой 9 й группы федеральной пограничной охраны, ГСГ 9, созданной специально для борьбы с терроризмом после трагических событий на мюнхенской Олимпиаде. Знаменитый на всю Германию герой, он, по слухам, был тузом, хотя никто не знал, в чем заключаются его способности.

Тахион поднялся.

– Идемте.

Левая рука Маки прошла сквозь правый бок товарища Ульриха от основания шеи до бедра. Это было приятно, а от прикосновения кости его пронзила сладкая дрожь, как от наркотика.

Рука Ульриха отлетела. Он уставился на Маки. Губы расползлись, обнажив безупречные зубы, которые трижды лязгнули. Он опустил глаза на то, что еще секунду назад было совершенным телом молодого животного, и дико закричал.

Маки смотрел как зачарованный. От этого крика обнаженное легкое Ульриха заработало, сжимаясь и расширяясь, как мешок пылесоса, – серовато-пурпурное, влажное, пронизанное красными и синими венами. Потом из дыры в боку посыпались внутренности, заваливая выпавшую винтовку, хлынула кровь, унося последние силы, поддерживавшие его на ногах, и он рухнул.

– Матерь Божья… – выдохнул Вильфрид. Он попятился от того, что осталось от тела его товарища; из уголка его рта стекала тонкая струйка рвоты. Потом он взглянул через плечо Маки и вскрикнул: – Нет!