Падение кумиров - Фридрих Вильгельм Ницше

знание или, говоря точнее, нашу веру в то, что мы это знаем? Наверное, из области тех пресловутых «внутренних фактов», из которых до сих пор еще ни один не оказался фактическим. Мы считали самих себя причиною акта воли; мы думали, что, по крайней мере, застанем причинность на месте преступления. Никто не сомневался в том, что все антицеденты известного действия, его причины следует искать в сознании, и что если их искать там, то они отыщутся в качестве «мотивов»: иначе мы были бы несвободны распоряжаться ими, неответственны за них. Наконец, кто бы стал спорить о том, что всякая мысль имеет свою причину? Что «я» служит причиною мысли?.. Из этих трех «внутренних фактов», которые как бы служили порукой за причинность, первым и наиболее убедительным фактом является факт воли как причины; понятие о сознании («духе») как о причине и, позже, понятие о «я» («субъекте») как о причине, возникли только после того, как была твердо установлена волею причинность как эмпирическое начало… Но мы имели время одуматься. Теперь мы нисколько не верим во все это. «Внутренний мир» наполнен призраками, блуждающими огоньками: одним из этих последних является и воля. Теперь уже воля ничего не приводит в движение, следовательно, ею уже ничего нельзя объяснить – она только следует за антицедентами, она может также и ошибаться. Другое заблуждение – это так называемый мотив. Он – только наружное проявление сознания, придаток действия, который скорее скрывает антицеденты действия, нежели представляет их собою. А затем это «я»! Оно сделалось баснею, фикцией, игрою слов: оно совершенно перестало думать, чувствовать и хотеть!.. Что же следует из этого? Что нет никаких духовных причин! Весь мнимый эмпиризм отправлен за это к черту! Вот что следует из этого! А мы очень искусно, хотя и не так, как следовало, пользовались этим эмпиризмом, мы создали на нем мир причин, мир воли, мир духа. Над этим работала самая древняя и самая долговечная психология, она только этим и занималась, все случившееся было для нее действием, всякое действие – следствием воли, мир казался ей множественностью деятелей, и за всем случившимся скрывался какой-нибудь деятель («субъект»). У человека были его три «внутренние факта» – то, во что он верил всего тверже, производило из себя волю, дух, «я»; он изъял прежде всего понятие о бытии из понятия о «я», он определил «вещи» существующими по своему образу и подобию, по своему понятию о «я» как о причине. Что же удивительного, если он впоследствии нашел в вещах только то, что он в них спрятал? Самая вещь, повторяем мы опять, понятие о вещи, есть только отражение веры в «я» как в причину… И даже самый ваш «атом», господа механики и физики, сколько еще заблуждения, сколько элементарной психологии осталось в этом вашем «атоме»! Не говоря уж о «вещи самой по себе», об этом horrendum pudendum[150] метафизиков! Заблуждение относительно духа как причины смешать с реальностью! И сделать его меркою реальности!

4

Заблуждение воображаемой причинности. Нужно проснуться, чтобы не видеть такого сна, в котором, например, вследствие какого-то принадлежащего к самым отдаленным временам стремления к порядку под известное ощущение подводится причина (часто целый маленький роман, в котором этот спящий играет главную роль) уже гораздо позже, чем оно появилось. А между тем ощущение это продолжается, являясь чем-то вроде резонанса: оно как бы ждет того времени, в которое стремление находить причины позволит ему выступить на первый план, но теперь уже не в качестве случайности, а в качестве «чувства». Стремление к порядку появляется в виде причины, причем, по-видимому, извращается понятие о времени. Сначала переживается позднейшее, происходит подведение под мотив, часто со многими подробностями, которые мелькают так быстро, как молния, затем следует стремление… Что же бывает в этом случае? Представления, порожденные известным состоянием, ошибочно считаются его причинами. Это же самое мы делаем и в бодрствующем состоянии. Большая часть наших общих чувств – всякого рода препятствие, давление, напряжение – восприятие всего этого органами и их реакция, так же как и состояние симпатического нерва, возбуждает наше стремление находить причины: мы хотим знать причину, почему мы находимся в том или другом состоянии, дурном или хорошем? Нам кажется недостаточно констатировать только тот факт, что мы находимся в известном состоянии. Мы допускаем этот факт, т. е. сознаем его только тогда, когда мы придадим ему какой-нибудь мотив. В памяти, которая в этом случае действует бессознательно, возникают при этом прежние подобные же состояния вместе со сросшимися с ними причинными толкованиями, но не их причинностью. Само собой разумеется, что благодаря воспоминанию появляется и вера в то, что причинами были представления, явления, следующие за сознанием. Таким образом, возникает привычка к известному толкованию причин, которая на самом деле только мешает исследованию причин и даже совершенно его исключает.

5

Психологическое объяснение вышесказанного. Подвести что-нибудь неизвестное под известное – это значит облегчить, успокоить, умиротворить и сверх того придать чувство силы. Со всяким неизвестным соединены опасность, беспокойство, забота – и первое побуждение инстинкта состоит в том, чтобы уничтожить эти мучительные состояния. Первая аксиома: лучше иметь какое-нибудь объяснение, нежели совсем не иметь его. Если действительно дело идет только об освобождении от подавляющих представлений, то, чтобы освободиться от них, нельзя быть разборчивым в средствах: первое представление, в силу которого неизвестное является известным, так приятно, что «оно принимается за истинное». Доказательством этому служит наслаждение («сила»), почитаемое за критерий истины. Таким образом, стремление находить причины обусловливается и возбуждается чувством страха. Задавая вопрос «почему?», желают знать, по возможности, не причину ради нее самой, но скорее причину известного рода – успокаивающую, выводящую из неприятного положения, облегчающую. То обстоятельство, что причиною ставится нечто уже известное, пережитое, запечатлевшееся в памяти, является первым следствием этой потребности. Все новое, непережитое, чуждое не принимается за причину. Таким образом, причину ищут не только в объяснениях известного рода, но именно в таких объяснениях, которые выбирают из других и предпочитают всем другим, – объяснениях, которыми всего скорее и всего чаще уничтожается сознание чего-то чуждого, нового, непережитого, – словом, в самых обычных объяснениях. Отсюда следует, что всегда берет перевес известный род установления причин, он сосредоточивается в систему и является наконец преобладающим, то есть совершенно исключает собой все другие причины и объяснения – банкир прежде всего подумает о «гешефте», а молодая девушка – о своей любви.

6

Вся область нравственности, подведенная под это понятие, принадлежит к мнимым причинам. «Объяснение» неприятных общих чувств. Эти последние причиняются такими существами, которые враждебны нам (злые