Космическая трилогия - Клайв Льюис

В библиотеке обычно собирались Феверстон, Филострато, Фея и, что удивительно, Стрэйк. Марку было очень приятно, что Стил сюда не ходит. По-видимому, он и впрямь обогнал его, или обогнул, как ему и обещали; значит, все шло по программе. Не знал он тут только профессора Фроста, молчаливого человека в пенсне. Уизер — Марк называл его теперь «и. о.» или «старик» — бывал здесь часто, но вел себя странно: ходил из угла в угол, что-то напевая. Подойдя на минуту к остальным, он глядел на них отеческим взором и уходил опять. Являлся он и исчезал несколько раз за вечер. С Марком он ни разу не заговаривал после той унизительной беседы, и Фея давала понять, что он еще сердится, но «в свое время оттает».

«Говорила я, не лезь!» — заключала она.

Меньше всех Марку нравился Стрэйк, который и не пытался подделаться под принятый здесь стиль «без дураков». Он не пил, не курил. Он сидел, молчал, потирал худой рукой худое колено, глядел печальными глазами то на одного, то на другого и не смеялся, когда все смеялись. Вдруг его что-нибудь задевало, обычно — слова о «сопротивлении реакционеров», и он разражался яростной, обличительной речью. Как ни странно, никто не перебивал его и никто не улыбался. Он явно был чужим, но что-то их с ним связывало, и Марк не мог понять — что же именно. Иногда Стрэйк обращался к нему и говорил, к большой его растерянности, о воскресении. «Нет, молодой человек, это не исторический факт и не басня. Это — пророчество. Это случится здесь, на земле, в единственном мире. Что говорил Христос? „Мертвых воскрешайте“.{83} Так мы и сделаем. Сын человеческий — человек, вставший в полный рост, — может судить мир, раздавать вечную жизнь и вечную гибель. Вы увидите это сами. Здесь, теперь». Все это было в высшей степени неприятно.

На следующий день после похорон Хинджеста Марк решился пойти в библиотеку (до сих пор его звали Феверстон или Филострато). Он сильно робел, но знал, что в таких делах ложный шаг и в ту и в другую сторону губителен. Приходилось рисковать.

Успех превзошел его ожидания. Все были здесь, и, не успел он закрыть дверь, все весело обернулись к нему. «Ecco!» — воскликнул Филострато. «Он-то нам и нужен», — сказала Фея. Марку стало тепло от радости. Никогда еще огонь не горел так ярко и запах не был таким пленительным. Его ждали. В нем нуждались.

— Сколько у вас уйдет на две статьи, Марк? — спросил Феверстон.

— Всю ночь работать можешь? — спросила Фея.

— Бывало, работал, — сказал Марк. — А в чем дело?

— Итак, — обратился ко всем Филострато, — вы довольны, что эти… неурядицы становятся все сильней?

— То-то и смешно, — сказал Феверстон. — Наша Фея слишком хорошо работает. Овидия не читала.{84}

— Мы не могли бы остановить их, если бы хотели, — сказал Стрэйк.

— О чем идет речь? — спросил Марк.

— В Эджстоу беспорядки, — отвечал Феверстон.

— А… я, знаете, не следил. Что, серьезные?

— Будут серьезные, — сказала Фея. — В том-то и суть. Мы намечали бунт на ту неделю, а пока что брали разгон. Но так, понимаешь, хорошо идет… Завтра-послезавтра тарарахнет.

Марк растерянно глядел то на нее, то на Феверстона. Тот просто корчился от смеха, и Марк почти машинально обыграл свое недоумение.

— Ну, это нам знать не дано, — улыбнулся он.

— Вы думаете, — ухмыльнулся Феверстон, — что Фея пустит все на самотек?

— Значит, мисс Хардкасл сама и действует? — спросил Марк.

— Да, да, — закивал Филострато. Глазки у него блестели, жирные щеки тряслись.

— А что? — сказала Фея. — Если в какую-то дыру понаедет сотня тысяч рабочих…

— Особенно таких, как ваши, — вставил Феверстон.

— …заварухи не миновать, — договорила Фея. — Они и сами цапались, моим ребятам ничего делать не пришлось. Но уж если ей быть, пускай будет когда нужно.

— Вы хотите сказать, — снова спросил Марк, — что вы это все подстроили?

Отдадим ему справедливость: его коробило, и он не старался этого скрыть, но лицо и голос сами собой подделывались под общий тон.

— Зачем же так грубо! — сказал Феверстон.

— Какая разница! — сказал Филострато. — Сами дела не делаются.

— Точно, — подтвердила мисс Хардкасл. — Не делаются. Это вам всякий скажет. И вот что, ребята: бунт начнется завтра или послезавтра.

— Хорошо узнавать все из первых рук! — сказал Марк. — Заберу-ка я оттуда жену.

— Где она живет?

— В Сэндауне.

— А… Ну, это далеко. Лучше мы с тобой подготовим статейки.

— Для чего?

— Надо объявить чрезвычайное положение, — сказал Феверстон. — Иначе правительство нам не даст полномочий.

— Вот именно, — сказал Филострато. — Бескровных революций не бывает. Этот сброд не всегда готов бунтовать, приходится подстрекать их, но без шума, стрельбы, баррикад полномочий не получишь.

— Статьи должны быть на другой день после бунта, — сказала мисс Хардкасл. — Значит, старику дашь к шести утра.

— Как же я сегодня все опишу, если начнется не раньше, чем завтра? — спросил Марк.

Все расхохотались.

— Да, газетчик из вас плохой! — сказал Феверстон. — Не может описать того, чего еще не было!

— Что ж, — сказал Марк, улыбаясь во весь рот, — я ведь живу не в Зазеркалье…

— Ладно, сынок, — сказала Фея. — Сейчас и начнем. Еще по стаканчику, и пошли наверх. В три нам дадут пожевать, кофе принесут.

Так Марку впервые предложили сделать то, что он считал преступным. Он не заметил, когда же именно согласился, — во всяком случае, ни борьбы, ни даже распутья не было. Вероятно, кто-то где-то и переходит Рубикон, но у него все случилось само собой, среди смеха, шуток и той свойской болтовни («Мы-то друг друга понимаем»), которая чаще всех земных сил толкает человека на дурное дело, когда он еще не стал особенно плохим. Через несколько минут они с Феей шли наверх. На пути им попался Коссер, деловито разговаривающий с кем-то из своего отдела, и Марк заметил краем глаза, что тот на них глядит. И подумать, что когда-то он боялся Коссера!

— А кто разбудит и. о. в шесть часов? — спросил Марк.

— Сам проснется, — сказала Фея. — Когда-то он спит, но когда — не знаю.

4

В четыре часа утра Марк перечитывал у Феи в кабинете две последние статьи — для самой почтенной газеты и для самой массовой. Только это в ночных трудах и льстило его писательскому тщеславию. Первая половина ночи ушла на составление самих новостей, передовицы он оставил под конец, и чернила еще не просохли. Первая статья была такой:

«Несмотря на то что рано еще основательно судить о вчерашних событиях в Эджстоу, из первых сообщений (их мы печатаем отдельно) мы вправе сделать два вывода, которые вряд ли поколеблет дальнейшее течение дел. Во-первых, эти события наносят удар по благим упованиям тех, кто еще верит в безоблачный характер нашей цивилизации. Конечно, нельзя без трений и трудностей превратить небольшой университетский город в исследовательский центр национального значения. Но мы, англичане, всегда справлялись с трудностями по-своему, миролюбиво, даже весело, и всегда были готовы принести и большие жертвы, чем те, которые требовались на сей раз, когда наши привычки и чувства столкнулись с весьма незначительными помехами. Приятно отметить, что нет ни малейших указаний на то, чтобы ГНИИЛИ в какой бы то ни было степени преступил свои права или погрешил против благожелательности и дружелюбия, которых от него ждали. Теперь сравнительно ясно, что поводом к беспорядкам было частное столкновение между одним из институтских рабочих и каким-то местным маловером. Но, как давно сказал Аристотель, повод ничтожен, причина глубока. Трудно сомневаться в том, что незначительное, хотя и прискорбное происшествие возникло — вольно ли, невольно — не без связи с косностью.