Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Леван весь день мог говорить с сыновьями: целый день он затыкал рот жене.
— Что ты вмешиваешься, старуха… Ради бога!.. Мужчина я и хозяин в этом доме… Если что с ними случится, ты станешь рвать на себе волосы и царапать лицо… а потом свалишься да протянешь ноги… А я ведь так не могу. Мне надо все наперед знать, наперед предусмотреть.
И лежал Леван на спине, глядя на три безмолвные фотографии, и мысленно то хлопотал по хозяйству, то поругивал жену, то выбирал себе невесток…
Иногда он повышал голос.
— Нет, Ношреван. Учение — дело полезное, книга— хорошая штука, много нового узнаешь, но семье, сынок, нужна опытная рука, нужна голова… Семья без головы — что отара без пастуха… Слушайтесь меня, ребятки, слушайтесь… Десять раз опрокидывалась моя арба, десять раз сбивался я с пути, десять дней петлял по тропам, а ходьбы-то было на час… Многому научился, многое понял… На что мне это сейчас, как не для вас… для вашего счастья. Вот спросите у матери, разве не так, Кесария? Ты помнишь, как я один хотел поднять мельничный камень и поскользнулся? Меня тогда на арбе привезли… А если вы броситесь к такому камню, как вы думаете, разрешу я вам?.. Не позволю! Нет, не позволю… Потому что я сам, на своих плечах узнал его тяжесть… Если вру — вот ваша мать, спросите у нее.
Кесария, опасаясь, как бы с ее сыновьями и в самом деле ничего не случилось, кивала головой и шептала детям:
«Слушайтесь отца, мои хорошие, отца слушайтесь». Леван прятал улыбку и начинал говорить о свадьбе… Несчастный, сломленный горем старик лежал, глядя на три безжизненные фотографии, и во сне и наяву мечтал о свадьбе сыновей. Все свое земное счастье он отдал земле и теперь отчаянно цеплялся за свои сны.
…В комнату просачивался полдень, хмурился, темнел и опять исчезал, а Леван уже подбирал имена для своих внуков и выговаривал жене:
— Погоди, старуха! Ты всегда их оправдываешь!
В дверь скребся голодный пес, но Леван ничего не слышал.
…Амиран во всем соглашался с отцом, а Ношреван настаивал на своем. Ему нравилось какое-то мудреное книжное имя.
Леван злился. Кесария стала на сторону сына.
«Его сын… как ему нравится, пусть так и назовет».
Леван злился еще больше.
— Сын-то его, а я что? Кто я ему? Я — глава в этом доме. А если я книжек мало читал, так что же, напрасно я жизнь прожил, что ли. И толку от меня никакого?
Пес настойчиво скребся в дверь и тихо скулил. Леван поднимался, выходил из комнаты, спускался по прогнившей лестнице и, стараясь ни на что не глядеть, поспешно направлялся к кухне. Обессилевший пес, опустив уши и волоча хвост, плелся за ним, потом на время исчезал в буйно разросшейся траве и, вынырнув у кухонной двери, тяжело дышал, высунув длинный розовый язык.
Трава разрослась повсюду: пробралась за калитку, вползла на лестницу, затопила весь двор, весь огород, весь сад. Во дворе была видна только одна узкая тропинка. Она вела от калитки к лестнице и от лестницы к кухне. По этой тропинке приходили друзья и родственники Левана Кикабидзе. Они оставляли на кухне полные теплые миски, поднимались на крыльцо и заглядывали в дом.
Старик лежал на спине, широко раскрыв глаза.
Друзья вздыхали, причитали вполголоса, неслышно спускались по лестнице, шли по узкой тропинке и, прикрыв за собой калитку, выходили на дорогу. Никто уже не надеялся вернуть Левана к жизни. Да и на что ему была жизнь. Ведь, кроме своих костей, сваленных на протертой циновке, у него ничего не осталось.
Смерть Кесарии не удивила Левана. Кесария должна была уйти туда — он это чувствовал, — ребятам нужна материнская ласка, материнская забота.
Когда опускали гроб, он крикнул:
— Присмотри за мальчиками, Кесария!
Леван был безутешен. Он ничего не воспринимал с той самой минуты, как в его дом внесли двух сыновей, обоих с пробитыми черепами. Они погибли при автомобильной аварии на дорогах Сванетии.
…Леван только-только выпроводил болтливую сваху. Не мог он так легко решить судьбу сына. Опасался за него. Два сына было у него. Два факела горящих… А внесли в дом двух сыновей — два погасших факела.
Высох Леван, пожелтел, исхудал. Одичал его виноградник. В заброшенном огороде разбушевался сорняк. А Леван все не сдавался, слегшей от горя жене не давал покоя, говорил о свадьбе: как же ты гостей встречать будешь, старая? И никто не мог убедить его, что нет уже у него сыновей и некому справлять свадьбу.
Все решили, что Леван сошел с ума. Пытались помочь ему. Навещали, спрашивали совета, прикидывались должниками. Бригадир никому не передавал его быков. Думали: очнется Леван, придет в себя… Напрасно.
Но когда умерла и жена, общение с Леваном стало невозможным.
…Шли дни, недели. Вечерами Леван выбирался из дому, испуганно оглядываясь, шел в кухню, наскоро проглатывал несколько кусочков, кормил пса остывшей кукурузной лепешкой и, не глядя по сторонам, возвращался. Входил в комнату, улыбался трем фотографиям, валился на свою циновку и засыпал.
Однажды ночью Левану снились обычные сны: он хозяйничал, попрекал жену… К дому подъехала арба. Быки сопели и били копытами землю. Леван выглянул… Амирана на арбе не было.
— Куда он девался? — удивился Леван. — Где это слыхано — быков без присмотра оставлять?
— Где же ему быть, родненькому… — начала Кесария.
— Ладно… сама небось знаешь, нельзя так…
— Где же ему… — опять начала жена. Но Леван уже догадался: Амиран был там, возле дома Исидора, и о чем-то шептался с Исидоровой дочкой. Наверное, ее красное платье странно светилось в темноте…
…Протяжно замычали быки.
Леван встал, прислушался, открыл дверь.
Ночь была ясная, лунная.
Дул восточный ветер.
— Разгулялся, проклятый, — вырвалось у Левана. Он всегда говорил это, когда восточный ветер поднимался ночью.
Большой грузный бык выщипывал траву, проросшую под воротами. Иногда его изогнутые рога со стуком касались покосившихся планок. Второй, пятнистый, смотрел на Левана и мерно пережевывал жвачку.
Леван сбежал по лестнице. Бросился к воротам. Схваченные разросшейся травой, они не открывались. Он с трудом вырвал одну створку, впустил быков во двор. Нисла лизнул его теплым, шершавым языком. Никора
