Громыко. Война, мир и дипломатия - Святослав Рыбас

б) построить газопровод из Вилюя через Якутск в Магадан. Нам выгоднее последнее. Через семь лет окупится. Все оборудование для строительства и эксплуатации их.

Если мы откажемся, продолжал Байбаков, мы не сможем даже подступиться к вилюйским запасам в течение по крайней мере 30 лет. Технически мы в состоянии сами проложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования»{331}.

Этот разговор на заседании Политбюро показателен: с одной стороны, Советский Союз активно противостоит Соединенным Штатам, но с другой — находится в сложном экономическом положении, которое подталкивает его к сугубо оборонительным действиям. Можно сказать, он опирается на две расползающиеся в разные стороны опоры, подобно тому что было при Сталине в 20—30-е годы. Но тогда, как ни странно, в чем-то было проще, ибо мировое соперничество США с Британской империей, а также возвышение Германии позволяли Москве успешно лавировать; сегодня же вся мощь западного мира и враждебность Китая делали позицию СССР более трудной. Ему, как всегда в российской тысячелетней истории, оставалось уповать на своих верных «друзей», армию и флот (вкупе с ракетно-ядерным оружием), и третий мир, на который никогда нельзя было до конца положиться.

Конечно, еще была коммунистическая идеология с ее возвышенными идеалами справедливости и братства, но… Это «но» возникало всегда, когда перед Громыко вставал вопрос о надежности новых союзников, которые охотно присягали на верность социализму и взамен требовали безвозвратные кредиты, оружие и военную поддержку. Как вспоминал советник нашего героя, чрезвычайный и полномочный посол СССР Ростислав Сергеев, на внутреннем совещании в МИД в 1975 году Андрей Андреевич невесело признался: «Один африканский лидер говорил нам: “Вы хотите, чтобы у меня был социализм? Хорошо. Я подпишу декрет, и через три дня у меня будет социализм”»{332}.

Другими словами, налицо был парадокс: чем сильнее становилось международное положение СССР, тем менее прочным делался его несущий каркас. Даже внутри ОВД и СЭВ экономическая политика Москвы ежегодно приносила убытки в 6—8 миллиардов долларов за счет продажи энергоносителей и сырья по заниженным ценам.

Поэтому так желанно было для Москвы замирение с Америкой, пусть хоть в малом виде.

Правда, не все это понимали. Или не хотели понимать, закрывая глаза на реальное положение дел. Вот дневниковая запись П. Шелеста (1973 год): «“Вождь” окончательно бросился в “международную политику”, по своей политической самоуверенности он думает, что именно он вершит международные судьбы. Кто же будет заниматься внутренними делами страны? Но когда-то все равно придется держать ответ за все это, ответ по большому счету»{333}.

Это мнение руководителя Украины, бывшего директора военного авиационного завода, который видел внутренние противоречия, пожалуй, острее, чем Брежнев или Громыко. Шелеста можно назвать «ястребом» или даже «националистом», однако дело не в ярлыках, а в том, что он выражал мнение многих советских руководителей, на которых давили недовольные низы.

22 мая 1972 года в Москву прилетел Никсон. Его с почетом разместили в Кремле, в помещениях рядом с Оружейной палатой, и впервые над Кремлем поднялся флаг Соединенных Штатов, В тот же вечер, накануне торжественного банкета, Брежнев пригласил президента в свой кремлевский кабинет в здании Совета министров, где когда-то работали Сталин и Хрущев. Разговаривали с глазу на глаз в присутствии лишь одного переводчика Виктора Суходрева. Как отметил переводчик, Брежнев в начале беседы «слегка заискивал», но быстро справился с волнением и, перейдя к деловой части, объяснил, что из-за эскалации американских военных действий во Вьетнаме советскому руководству было нелегко принять решение о встрече, однако ради высших интересов СССР и ради нормализации советско-американских отношений оно все же решилось на такую встречу.

За этой строгой, но не оскорбительной формулой незримо стоял Громыко.

Дальше разговор пошел в дружеской атмосфере. «В какой-то момент Брежнев начал говорить о своем желании установить особые личные отношения с президентом США… Никсон ответил в том же ключе и напомнил об особых отношениях, сложившихся между Сталиным и Рузвельтом во время войны. Он отметил, что они благодаря своим личным взаимоотношениям могли находить решения спорных вопросов даже тогда, когда это не удавалось бюрократам»{334}.

Вызывая тени Сталина и Рузвельта, оба лидера заблуждались насчет их помощи. 1972 год ничем не походил на 1943-й (Тегеран) или 1945-й (Ялта). У них уже не было общего врага, и перед ними не стояла задача переустроить старый колониальный мир, который тогда представлял их ближайший союзник Черчилль. Мир уже был переустроен и поделен на военные лагеря, предполья и поля сражений, а военные, оборонщики, дипломаты, разведчики и идеологи создавали новые укрепления и оружие.

Это была встреча двух немолодых людей, умудренных опытом (в том числе и военным), у которых были все основания для личной симпатии, так как они, кроме того, в данный момент ощущали колоссальную ответственность за весь человеческий род. Никсон знал, что сидящий перед ним обаятельный парень с густыми бровями контролирует огромный военный потенциал, способный уничтожить всю Америку. А Брежнев знал, что его гость является главнокомандующим вражескими армиями и руководителем самого могучего государства мира, способного испепелить его страну Как бывшие фронтовики, как отцы своих детей и деды своих внуков они улыбались друг другу, но как идеологические и геополитические противники они были настроены только на временное перемирие. Не больше.

Никсон вел в Москве переговоры четыре дня, были подписаны договоры по ограничению стратегических вооружений (ОСВ) и противоракетной обороне (ПРО), а также об охране окружающей среды, о сотрудничестве в области космических программ, о здравоохранении, предотвращении инцидентов в открытом море и воздухе. Был подписан документ «Основы взаимоотношений между СССР и США», в котором впервые был зафиксирован принцип мирного сосуществования как основа дальнейших отношений между обеими странами. Договорились, что в следующем году Брежнев совершит визит в США.

Во время переговоров генеральный секретарь много шутил. Однажды заметил, что если отношения станут хорошими, то американцам придется выделить Союзу кредиты в три-четыре миллиарда долларов сроком на 20 лет из расчета двух процентов годовых. Косыгин сразу нацелился на американский рынок алкоголя, предложил, что Советский Союз сможет поставлять в Соединенные Штаты качественную водку. Брежнев, не упустив случая, легко зацепил премьер-министра: мол, пусть тогда Косыгин и Киссинджер организуют фирму по экспорту водки.