Сочинения. Том 2 - Евгений Тарле

Такой же недостаток хлопка ощущается и в Дюнкирхене, и в других местах [104].

Максимум так страшно опустошил рынки сырья, что почти одновременно с отменой этого закона правительство приняло ряд мер к уврачеванию нанесенного вреда.

Стремление сохранить для французских мануфактур возможно большее количество сырья вызвало декрет 12 плювиоза III года (31 января 1795 г.), согласно которому был воспрещен, между многим прочим, также вывоз хлопка [105]. Это воспрещение, не принося никакой пользы промышленности, губило еще не совсем уничтоженную колониальную торговлю высшими сортами хлопка. Один негоциант, занимавшийся продажей высших сортов хлопка, производимых Бурбонскими островами, обратился в Комитет общественного спасения с просьбой дозволить ему вывоз этих сортов из французских владений. Он основывал свою просьбу прежде всего на том, что эти сорта всегда были и остались слишком тонкими для французской индустрии, которая не умеет ничего из них извлечь и выделывает из них материи столь же грубые, как и из обыкновенных сортов [106], а потому французские мануфактуристы и платят за эти тонкие сорта столько же, сколько за более грубые. «Бюро торговли», на заключение которого было передано Комитетом общественного спасения это прошение, признало, что в самом деле во Франции еще не умеют обрабатывать тонкие сорта хлопка, ибо нужные для этого усовершенствованные машины («jenny-mull») еще «в очень небольшом количестве» существуют во Франции; бюро не называет при этом ни одного заведения, где бы «jenny-mull» существовали, и, кроме того, само плохо верит в то, что эти французские, хотя бы и «в очень небольшом количестве», существующие «jenny-mull» — настоящие; ибо оно тут же высказывает убеждение, что их еще надо усовершенствовать, и тогда только они могут из высших сортов хлопка выделать в самом деле товар высшего качества [107]. А потому бюро склонилось в пользу просителя, обязав его только доставлять во Францию каждый раз такое количество обыкновенного хлопка, которое было бы равно количеству вывозимого им из французских владений тонкого хлопка. Конечно, проситель не посмел сказать, что он именно англичанам будет продавать тонкий хлопок, хотя на основании всего раньше сказанного почти не может быть сомнений, что именно в их руки этот тонкий хлопок должен был попасть. Возбуждался, правда, в бюро вопрос, — не лучше ли правительству самому весь этот тонкий хлопок приобрести, чтобы лишить его Англию, но эта мысль сочувствия не встретила [108]. Так щекотливый для просителя вопрос и был благополучно для него спят с обсуждения.

Характеризуя зависимость французской фабрикации цветных полотен и бумажных материй от заграницы, я уже отметил, что французские владельцы некоторых мануфактур такого рода стремились получать из-за границы готовые белые полотняные и бумажные материи, а у себя только производили дальнейшую переработку. Конечно, при революции и после начала войны, когда сношения с германскими странами оборвались и когда, как уже сказано, получать хлопок из колоний стало тоже в высокой степени затруднительно, эта отрасль промышленности попала в чрезвычайно тяжелое положение. В сущности, оставался, если не считать всегда случайных и неверных результатов контрабанды, один выход: получать белые полотняные и бумажные материи из Швейцарии. Это и практиковали немногие уцелевшие мануфактуры в 1794–1795 гг.

Едва ли не самая крупная (после заведения Оберкампфа) мануфактура цветных материй в этот период находилась в городе Нанте и принадлежала Петипьерр и Ко. На ней еще в 1795 г. работало около 300 человек. Как же они вели свои необходимые сношения с Швейцарией? Покупать за наличные деньги бумажные материи в Швейцарии они не могли: ассигнаций никто в Европе не признавал за настоящие деньги. Во Франции они в 1795 г. потеряли больше 5/6 своей нарицательной стоимости, а в Европе совсем никакой цены не имели. И вот единственный выход: вести меновую торговлю. Но как ее вести? Какой товар предложить швейцарцам? Швейцарцы нуждались в одном: в колониальных товарах и прежде всего в кофе и в сахаре. Но ведь колониальные товары, опять-таки, проскальзывали во Францию лишь там и тогда, где и когда им удавалось благополучно миновать англичан, крейсировавших на Атлантическом океане, на Средиземном море и пресекавших сношения метрополии с колониями. «Заколдованный круг» замыкался. Но оказывался, по крайней мере в теории, один исход, и к нему-то промышленники обратились. «Законодатели! мы повергли на ваше усмотрение, что у нас есть одно только средство добыть бумажные материи, производя обмен со Швейцарией, у нас есть одно только средство уплатить там за 6 тысяч штук, которые мы 8 месяцев тому назад оттуда вывезли;… мы просим вас прислать нам приказ о реквизиции, который уполномочил бы нас потребовать реквизиционным способом 150 тысяч фунтов кофе. При помощи этого мы будем в состоянии достать еще 6 тысяч штук бумажных материй, нужных нам для фабрикации, и мы ликвидируем все, что мы должны за (прежние) 6 тысяч штук, которые дали работу нашим рабочим на весь прошлый год» [109]. Так взывали в сентябре 1794 г. упомянутые нантские фабриканты цветных материй Петипьерр и КО.

Мы видим, что при господстве максимума эти лица совершенно не надеялись достать без принудительного реквизиционного приказа кофе, хотя если где кофе и могло случиться в больших количествах, то именно в Нанте, старом порте, имевшем такое значение в колониальной торговле. И, не надеясь получить по (фактически ничтожной, особенно при обесценении ассигнаций) максимальной цене нужный им товар, они просят Комитет общественного спасения прислать им приказ о реквизиции, налагаемой в их пользу на обладателей запасов кофе, все равно как в былые времена короля просили в виде большого одолжения прислать lettre de cachet. Но, если бессилен был закон о максимуме, бессильными оказывались и реквизиции, особенно когда дело шло о наложении реквизиции на колониальные товары: заставить привозить их из Америки и Индии было трудно.

Перейдем теперь от хлопка к другим видам сырья, нужного для текстильной промышленности.

2. Лен и конопля еще были на рынке вплоть до введения максимума: едва только закон о максимуме был издан, эти продукты стали исчезать, но далеко не так быстро, как хлопок. Мануфактуристы жаловались, правительство прибегало к реквизициям, но ровно ничего из этого не вышло [110]; так было в Париже, так было и в провинции. Работы стали останавливаться на полотняных мануфактурах.

Комитет общественного спасения счел нужным в мае 1794 г. изъять из действия закона о максимуме целый ряд так называемых étoffes de luxe, которые первоначально подпали под действие этого закона: батистовые, мусселиновые, газовые, кружевные ткани и тому подобные материи отныне могли продаваться лишь по цене, на которой добровольно сойдется продавец с покупателем [111]. Мотивом к изданию этого декрета послужило между прочим то соображение, что искусственное уменьшение цены на предметы роскоши выгодно для одних только богатых потребителей и идет вразрез с интересами «нуждающегося класса рабочих». Комитет общественного спасения прибавлял еще, что он изданием этого декрета желает выразить «доверие» лицам, занимающимся упомянутой индустрией, и дать им поощрение.

Но все эти полумеры только показывали, что сам Комитет общественного спасения был не вполне уверен в возможности осуществления закона о максимуме в том законченном и бескомпромиссном виде, как он был замышлен и проведен осенью 1793 г. После предметов роскоши пришлось приняться за пересмотр вопроса о всем полотняном производстве.

Эта отрасль промышленности была все же в лучшем положении, нежели, например, бумагопрядильное дело или мыловарение; нужные для фабрикации материалы легче было достать, правительство нуждалось в огромных массах холста как для нужд кораблестроения, так отчасти и для экипировки войск, и все это не давало данной отрасли промышленности захиреть окончательно. Но зато в 1793–1794 гг. закон о максимуме произвел здесь любопытную, хотя и вполне обусловленную логически, пертурбацию: уровень производства быстро упал до последней крайности. Сам Комитет общественного спасения прекрасно понимает [112], что иначе и быть не могло при том способе установления максимальных цен, который с самого начала был принят.

Когда составлялись таблицы для максимума, то административные власти департаментов в громадном большинстве случаев либо вовсе не установляли различий сортов полотна, либо различали только весьма неопределенно первый сорт и второй сорт, причем еще покупатель был лишен какой бы то ни было возможности проверить, предлагают ли ему первый сорт или второй. А так как максимальная цена для первого сорта была установлена в высшем размере, нежели для второго, то естественно, что настоящий первый сорт быстро исчез из обращения, а единственным продававшимся еще оставался второй сорт, который однако сплошь и рядом продавался в качестве первого. Нечего и говорить, что и в этом втором сорте тоже были прежде известные градации, но, конечно, при максимуме все эти градации исчезли, и фабриканту был прямой расчет выделывать и пускать в продажу лишь самую худшую категорию второго сорта.