Золотой Сын - Пирс Браун

Чай в наших кружках заканчивается куда быстрее, чем мой рассказ.

– Вот это байка, – произносит мама.

– Байка?! Это чистая правда!

– Тебе никто не поверит.

– Но ты-то веришь?

– Я твоя мать, – говорит она, берет меня за руку, проводит скрюченными пальцами по знакам, покрывающим мои руки до локтя, и усмехается, дотрагиваясь до металлических крыльев на предплечьях. – Эо мне никогда не нравилась, – тихо добавляет она, и я пораженно смотрю на нее. – Эта девушка была не для тебя. Она многое от тебя скрывала…

– Я знаю про ребенка, – шепчу я, – знаю, что она сказала Дио перед смертью…

Мама придвигается ко мне, хватает за руки и подносит их к губам. Она никогда не умела нас утешать, и сейчас ей тоже неловко, но мне все равно. Отец полюбил ее не за это, а за искренность и честность по отношению к близким. Она физически не способна на ложь и обман. Если мама говорит, что любит меня, значит это действительно так. По-настоящему.

– Эо была хорошей девушкой, ты же знаешь, – отстраняется она, заглядывая мне в глаза. – Она любила тебя всем сердцем, и я любила ее за это, но всегда боялась, что она заставит тебя поступать так, как ей хочется. Я переживала оттого, что ей была нужна война.

Я помню Эо совсем другой, но в словах моей матери есть доля истины. Просто она видит все по-своему.

– Но в результате Эо оказалась права, мама. Насчет золотых.

– Я твоя мать. Мне не важно, кто прав, кто виноват, я просто хочу, чтобы ты был счастлив, малыш…

– Кто-то должен остановить это, – говорю я, – кто-то должен разбить цепи!

– И этот кто-то – ты?

– Да, я, – отвечаю я, не понимая, почему она сомневается во мне. – Это все серьезно, мама. Я могу вывести вас отсюда, освободить от рабства!

– Вывести куда? На поверхность? – спрашивает она как ни в чем не бывало, будто правда о Марсе ей известна уже много лет, а не каких-то несколько минут – кто знает, может, так и есть. – И что мы там будем делать? Мы не знаем ничего, кроме шахт, умеем только рыть землю да ткать шелк. Если все, что ты рассказал мне, правда и на Марсе сотни миллионов алых, хватит ли на всех домов на поверхности? Хватит ли всем работы? Большинство алых не захотят покидать шахты, даже если узнают правду, вот увидишь. Они шахтеры, и этим все сказано. Их дети будут шахтерами, и дети их детей – тоже, вот только у них уже не будет высокой цели, ради которой они станут работать. Об этом ты подумал?

– Конечно.

– И нашел ответ?

– Нет.

– Ох уж эти мужчины, – сетует она, потирая правый висок. – Вот и твой отец всегда был готов броситься в неизвестность очертя голову! – Мама недовольно качает головой. – Все проходчики думают, что существование кланов зависит только от них. Нет, мальчик, все зависит от женщин! Посмотри вокруг, – делает она широкий жест руками, – все, что ты здесь видишь, создано женщинами. А ты утверждаешь, что знаешь, каким должен быть мир…

– Нет, конечно, – возражаю я, думая, что ответ наверняка был известен Эо, Виргинии, моей матери. – Ни один мужчина и ни одна женщина не знают этого. Потребуются тысячи, а может, и миллионы гениальных умов, чтобы найти ответы на вопросы, которые ты задаешь мне. В этом-то и смысл! Моя задача делать то, что у меня хорошо получается, – сражаться с людьми, которые не дают этим гениальным умам проявить себя! Поэтому я здесь, поэтому я жив!

– Ты изменился, – произносит она.

– Знаю. – Поднимаю с пола пригоршню пыли и растираю ее своими большими ладонями – ощущение странное. – Мама, как ты думаешь… можно любить двоих людей?

Мама не успевает ответить, на лестнице раздаются шаги, и она резко оборачивается.

– Бабуля? – шелестит сонный тоненький голосок. – Бабуля, а Данлоу нет в постели!

На ступеньках стоит маленькая девочка в ночной рубашке до пят. Дочка Кирана. Ей года три-четыре. Родилась вскоре после моего ухода. У нее милое личико в форме сердечка. Густые рыжие волосы, совсем как у моей жены. Мама в панике оборачивается, не зная, как объяснить мое присутствие, но я уже активировал плащ-невидимку.

– Наверное, решил пошалить и поискать неприятностей на свою голову, – говорит мама.

Двигаюсь в сторону двери, но успеваю на ходу сжать ее руку. Мое время истекло, но мне никак не уйти. Малышка топает вниз по лестнице, потирая сонные глаза кулачками, и спрашивает у бабушки:

– А с кем ты разговаривала?

– Я молилась, малышка.

– За кого?

– За душу человека, который очень сильно тебя любит, – дотрагивается мама до ее носика.

– За папу?

– Нет, за твоего дядю.

– За дядю Дэрроу? Но он же умер!

– Мертвые могут слышать нас, Эо, – говорит мама, беря малышку на руки. – Как ты думаешь, зачем мы поем? Нам хочется, чтобы они знали, что даже в разлуке с ними мы можем обрести радость! – Укачивая девочку, мама оборачивается и смотрит на меня, прежде чем подняться по лестнице. – Снова обрести радость – вот чего они желают всем нам!

50

Бездна

Мустанг пропала. Зря я надеялся, что она вернется, какой же я идиот! Я слишком многого ожидал от нее. Помню, как мне хотелось, чтобы она увидела во мне обычного человека, познакомилась с моей матерью, расчувствовалась и поняла, что все мы – одинаковы…

Меня охватывает чувство вины. На видеокубе, что я отдал Виргинии, была запись операций, которые провели надо мной ваятели. И чего я ожидал? Что она войдет в дом моего детства? Что дочь лорда-губернатора Марса сядет на пол рядом со мной и моей матерью? Я пришел сюда из трусости. Из трусости я вручил ей видеозапись, а не рассказал все сам. Мне просто не хотелось смотреть ей в глаза, когда она решит предать меня. Четыре года мы прожили во лжи! Четыре года я врал девушке, которая вообще никому не доверяет! Прошло столько времени, и вместо того, чтобы сказать ей правду в лицо, я вручаю ей этот чертов видеокуб. Какой же я трус!

Она ушла.

Смотрю на планшет. Севро настоял на том, чтобы перед нашей встречей у панорамного окна Виргинию снабдили радиационным датчиком. Судя по трекеру, она находится в трехстах километрах отсюда и удаляется на бешеной скорости. Корабль Севро висит у нее на хвосте, ожидая моего приказа.

Рагнар и Севро пытаются связаться со мной, но я не отвечаю. Они хотят, чтобы я отдал приказ застрелить ее, но я не стану этого делать, не смогу. Им этого не понять.

Какой смысл во всем, что я делаю, если Виргинии не будет рядом?

Брожу по поселку, спускаюсь все глубже в старые шахты, желая забыть о настоящем и найти убежище в прошлом. Стою в одиночестве, слушая, как черная глубина зовет меня. Под землей завывает ветер, поет свои скорбные песни. Крепко зажмуриваюсь, чувствуя, как ноги увязают в рыхлой почве, а потом смотрю в темную бездну, уходящую глубоко, в самое нутро моего мира. Так алые проверяют свою смелость в юности: приходят сюда, стоят и ждут на самом краю бездны, открытой нашими предками.