Политбюро и Секретариат ЦК в 1945-1985 гг.: люди и власть - Евгений Юрьевич Спицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как позднее вспоминал видный советский дипломат, который тогда был заведующим Отделом Юго-Восточной Азии МИД СССР, Михаил Степанович Капица[847], оба визита проходили на фоне оголтелой кампании в западных СМИ, которые чуть ли ни в ежедневном режиме «подбрасывали вымыслы о том, что А. Н. Шелепин намеревается отстранить Л. И. Брежнева от власти и стать во главе партии и государства». Вспоминая о тех событиях, он писал, что теперь ему «в голову приходит мысль, что эти одновременные поездки не были случайными», поскольку «Л. И. Брежнев, который побаивался А. Н. Шелепина, не хотел оставлять его в Москве в период своего отсутствия», хорошо помня о том, как они вместе устраняли H. С. Хрущева во время его отсутствия в Москве в злосчастном октябре 1964 года.
Между тем по пути из Ханоя в Москву шелепинская делегация сделала промежуточную остановку в Иркутске, чтобы подождать прилета из Улан-Батора брежневской делегации. Тогда-то состоялась знаменитая «вечеря», во время которой А. Н. Шелепин жаловался Л. И. Брежневу на то, «что на него, дескать, возводят напраслину, что он вовсе не стремится узурпировать власть и стать руководителем партии и государства, что он искренне поддерживал и поддерживает Леонида Ильича…».
На таком вполне благоприятном фоне как для самого Л. И. Брежнева, так и для всей его команды, началась непосредственная подготовка к XXIII съезду КПСС, решение о созыве которого было принято на сентябрьском Пленуме ЦК 1965 года. Однако совершенно неожиданно эта «идиллическая картина» была изрядно подпорчена двумя письмами на имя Первого секретаря, которые в историографии принято называть «Письмо 25-ти» и «Письмо 13-ти».
Первое «Письмо», датированное 14 февраля 1966 года и адресованное лично Л. И. Брежневу[848], было подписано семью действительными членами Академии Наук СССР, в частности пятью физиками — П. Л. Капицей, Л. А. Арцимовичем, М. А. Леонтовичем, А. Д. Сахаровым, И. Е. Таммом и двумя историками — С. Д. Сказкиным и И. М. Майским, семью членами Союза писателей СССР — К. Г. Паустовским, К. И. Чуковским, В. П. Некрасовым, В. Ф. Тендряковым, В. П. Катаевым, С. Н. Ростовским и Б. А. Слуцким, семью членами Союза театральных деятелей и Союза кинематографистов СССР — О. Н. Ефремовым, Г. А. Товстоноговым, И. М. Смоктуновским, М. М. Плисецкой, А. А. Поповым, М. И. Роммом и М. М. Хуциевым и четырьмя членами Союза художников СССР — П. Д. Кориным, Ю. И. Пименовым, С. А. Чуйковым и Б. М. Неменским. Второе же «Письмо», датированное 25 марта 1966 года и адресованное Президиуму ЦК[849], было подписано двумя действительными членами АМН СССР — П. Ф. Здрадовским и В. М. Ждановым, четырьмя членами Академии Наук СССР — А. Н. Колмогоровым, Б. Л. Астауровым, А. И. Алихановым и И. Л. Кнунянцем, тремя членами Союза писателей СССР — С. С. Смирновым, И. Г. Эренбургом и В. Д. Дудинцевым, легендарным актером народным артистом СССР И. В. Ильинским, кинорежиссером Г. Н. Чухраем, композитором В. И. Мурадели и историком-большевиком И. М. Никифоровым.
Основной смысл этих откровенно провокационных и по своей сути истерических посланий, в которых содержался весь традиционный набор самых лживых и кондовых антисталинских хрущевских постулатов, состоял в том, что якобы в «последнее время в некоторых выступлениях и в статьях[850] (каких именно — совершенно не понятно — Е. С.)) наметились тенденции, направленные на частичную или полную реабилитацию Сталина, на пересмотр решений XX и XXII съездов партии» и т. д. В связи с этим авторы посланий заявили о том, что любая реабилитация И. В. Сталина «приведет к двум расколам» — как «между КПСС и компартиями Запада», которые расценят это «как нашу капитуляция перед китайцами», так и «к серьезным расхождениям внутри советского общества», что вызовет «большое волнение среди интеллигенции», «серьезно осложнит обстановку среди молодежи» и «поставит под удар все достижения в области международного сотрудничества».
Позднее из «Записки» генерала В. Е. Семичастного, направленной в ЦК КПСС[851], и мемуаров А. Д. Сахарова[852] стали известны ряд пикантных подробностей появления двух этих писем. Во-первых, инициатором и автором первого «Письма» стал известный публицист, член Союза писателей СССР Семен Николаевич Ростовский (он же Лейба Абрамович Хентов, он же Эрнст Генри[853]) — сотрудник Иностранного отдела ОГПУ-НКВД и Отдела международных связей (разведотдела) Исполкома Коминтерна, который с 1956 года, т. е. с момента его основания, числился сотрудником Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) — тогда еще главного мозгового центра Международного отдела ЦК, первым директором которого стал микояновский свояк Анушаван Агафонович Арзуманян. Во-вторых, судя по всему, именно С. Н. Ростовский объезжал не только всех подписантов первого «Письма», но и ряд других персон, которые либо отказались его подписать (С. Т. Коненков, С. В. Образцов, Е. А. Евтушенко), либо дали согласие, но так и не подписали его (С. С. Шостакович), либо позднее все же подписали, но уже второе «Письмо» (А. Н. Колмогоров). В-третьих, автором второго «Письма», вероятнее всего, был тоже С. Н. Ростовский, и его появление на свет было напрямую связано с тем, что «Письмо 25-ти» к тому времени уже было растиражировано за рубежом через корреспондентов ряда западных изданий. В-четвертых, как совершенно справедливо предположил академик А. Д. Сахаров, «инициатива нашего письма принадлежала не только Э. Генри, но и его влиятельным друзьям (где — в партийном аппарате, или в КГБ, или еще где-то)». По всей видимости, «влиятельные друзья» Э. Генри были и в КГБ СССР, и в ИМЭМО, и в обоих Международных отделах ЦК, которые тогда возглавляли Ю. В. Андропов и Б. Н. Пономарев, где уже в те времена стала концентрироваться целая когорта «внутрипартийных диссидентов».
Подобную версию высказал и такой проницательный исследователь, как профессор Д. О. Чураков, который, вполне резонно поставив ряд вопросов, в частности о «корявой» стилистике первого «Письма», якобы вышедшего из-под пера маститых литераторов, и о довольно странном составе подписантов, которые стояли на принципиально разных творческих, идеологических и даже нравственных позициях, в качестве гипотезы предположил, что некоторые рьяные «борцы с тоталитаризмом» согласились поставить свои автографы под этим «Письмом» только «на условиях прочных гарантий своей безопасности, полученных на самом верху»
