Аксенов - Александр Кабаков

А.К.: А что, луковый суп — хорошая вещь, если его правильно приготовить.

Е.П.: Однако в конце рассказа выясняется, что рассказчик с детства терпеть не может именно луковый суп. То ли он переел его в детстве, проведенном в писательском квартале близ метро «Аэропорт», то ли еще что, но, короче, он от этого угощения чуть ли не блевал every day. Но, как интеллигентный человек, все это скрывал от «простой крестьянки». Я от такой псевдонародной «аэропортовщины» пришел в тихое бешенство и рассказ разнес по кочкам. Аксенов, как выясняли мы с ним потом, меня тогда запомнил. Он рассказывал, что на литобъединении присутствовали две литературные девочки, и, когда я взял слово, одна из них тихо сказала другой, склонившись к кудрявой головке: «Ну, сейчас Попов этому Гаврику даст! Он ведь ученик Шукшина». Я то есть.

А.К.: А ты ученик Шукшина?

Е.П.: По молодости лет я на вопрос, кто мои учителя, отвечал, что я ученик всей русской литературы. Теперь же честно могу сказать: я ученик Шукшина и Аксенова, хотя между ними… как бы это пополиткорректней выразиться… искры приязни не бегали. Ну и, разумеется, всей русской литературы. А также лучших образцов литературы мировой. Помню, что в тот день когда нас познакомили, на столе стояла бутылка «Кампари», еще какие-то загранбутылки. Мне дико захотелось выпить. Я и выпил. Налил себе полный стакан «Кампари» и выпил. Вася мне ничего не сказал. Вернее, скользнул так рассеянно взглядом по мне и по «Кампари».

А.К.: А откуда ты взялся там по случаю «МетрОполя»?

Е.П.: А по случаю «МетрОполя» я там взялся потому, что меня туда привел мой друг Ерофеев.

А.К.: Твой друг Ерофеев пишет — я ведь вне всего этого находился, — он пишет, и я должен доверять, что «МетрОполь» придумали они с Аксеновым в зубоврачебном кабинете.

Е.П.: Совершенно верно. В России все делается «на троих». Я был третьим в этой затее. А с Ерофеем мы познакомились в Переделкине на семинаре рассказчиков, куда и его, и меня они, на свою беду, допустили.

А.К.: Это какой же год?

Е.П.: Год? Сейчас скажу… Семьдесят седьмой.

А.К.: То есть твои рассказы с предисловием Шукшина в «Новом мире» уже были напечатаны?

Е.П.: Да. Потому меня в Переделкино и пустили.

А.К.: А рассказов Виктора Владимировича в советской печати еще не было?

Е.П.: У него в советской печати рассказов вообще не было. А были две нашумевшие статьи в «Вопросах литературы». Одна — про маркиза де Сада, другая — про философа Льва Шестова. С названием, как сейчас помню, «Остается одно: произвол». Рассказы его обретались тогда в состоянии рукописи. «Начало было так далеко, так робок первый интерес». И на семинар рассказчиков его пустили из уважения к литературоведу, ибо эти две статьи серьезного молодого человека, подающего большие надежды сотрудника ИМЛИ, Института мировой литературы им. тов. Горького, знала, как говорится, вся читающая Эсэсэсэрия. И вот я захожу, значит, в конференц-зал и вижу, что там не стоя перед публикой, а сидя на стуле, да еще поматывая ногой, обутой в хороший башмак, выступает какой-то наглый длинноволосый молодой человек, который монотонно излагает окружающим, какое говно печатается кругом и какая жизнь в СССР вообще говенная.

А.К.: Ага, неужто это был Виктор Владимирович Ерофеев?

Е.П.: Он самый! Мне содержание его речей сильно понравилось. Я тоже выступил, что не печатают, житья не дают… Вот так и встретились, как поет в своей песне грузин Кикабидзе, «два одиночества». Обменялись рукописями, к вечеру напились. Как раз, помню, явился из Красноярска мой друг писатель Эдуард Русаков, а из Улан-Удэ — мой друг геолог Борис Егорчиков, которых я тут же поселил в выделенной мне переделкинской комнате. У Ерофея уже были тогда старые «жигули», что в те времена считалось необыкновенной роскошью, мы с ним съездили на станцию, накупили водки, закусок — и понеслась! Он там тоже остался ночевать в моей комнате, набитой пьяницами, и… это… ну да ладно… Нам тогда было по тридцать с небольшим.

А.К.: Извини, что прерву твои увлекательные воспоминания. А Ерофеев Аксенова давно знал к тому времени?

Е.П.: Думаю, да. Московская литературная тусовка… ИМЛИ рядом с ЦДЛом, Домом литераторов. Сотрудники ИМЛИ ходили обедать в знаменитый ЦДЛовский кабак. А Ерофеева, если я не ошибаюсь, познакомил с Аксеновым Евтушенко. А Евтушенко «открыл» Ерофеева, как молодого талантливого автора исследования о Велимире Хлебникове и его зауми. Впрочем, об этом лучше Витю спросить. Он пока еще в пределах досягаемости, а не только в «зомбоящике».

А.К.: Все понятно. А потом, значит, Ерофеев с Аксеновым в зубоврачебных креслах придумали «МетрОполь», и Ерофеев вовлек нового друга, талантливого сибирского паренька, в это антисоветское мероприятие.

Е.П.: Ага. Совершенно верно. К весне 1978-го, когда мы окончательно сблизились и спелись, Ерофей подробно рассказал мне об этой затее и предложил участвовать. Я в ответ его поцеловал.

А.К.: С чего бы это?

Е.П.: Поцеловал и сказал: «Слава богу, хоть какой-то выход светит, а то я уж и не знал, что делать. За границей-то стремно печататься, еще посадят ненароком. А здесь, дома, за компанию с такими уважаемыми тузами и шишками, why not?» Я тут же к делу подключился с великим энтузиазмом и стал в альманахе играть роль такого, можно сказать, ответственного секретаря. Когда отбор рукописей был окончательно завершен, на мне было общение с машинисткой Таней, организация вычитки корректуры, наклеивания дикого количества машинописных листов формата А4 на ватман в двенадцати экземплярах. Связь между авторами через меня осуществлялась. Ведь многие «метропольцы» до этого не знали друг друга. Мне помогали, как нынче выражаются, «волонтеры». Снова вспомню добрым словом ныне очень-очень известного театрального художника, моего земляка Владимира Боера с женой Наташей, Галю Смородину, тогдашнюю жену телеведущего Димы Крылова, который в те времена еще не был столь популярен. Пусть меня простят те, кого я забыл упомянуть. «Нас было много на челне».

А.К.: Ладно, давай вернемся к Василию Павловичу.

Е.П.: Я и говорю, он мои рассказы предварительно прочитал. И в первый же день спросил — почему так мало дал? Дай больше. Я и размахнулся тогда, отобрал тринадцать рассказов, но никак не мог придумать название цикла. Аксенов и здесь выручил. Снайперски точное название подборки «Чертова дюжина рассказов» — тоже его головы дело. Как название пьесы Вити Славкина «Взрослая дочь молодого человека». Это название тоже придумал Аксенов, когда цензура запретила первоначальное «Дочь стиляги». Мы начали общаться. Через некоторое время он доверился мне. Дал прочитать машинопись «Ожога», которую тщательно прятал от КГБ.