Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый день после обеда мать и дочь отдыхали. Мария Александровна, попросив дочь разбудить через час, быстро засыпала, а Анна некоторое время лежала с закрытыми глазами, потом, потеряв надежду уснуть, осторожно выходила из комнаты и направлялась к брату. Заслышав скрип ступенек, он отзывался громко:
— Входи, входи, Анюта. Ты мне не помешаешь.
— Володенька, — Анна начинала грозить пальцем, едва успев перешагнуть порог, — ты опять что-то пишешь.
— Нет, пока читаю.
— Смотри, я Надюше напишу, как ты от-ды-ха-ешь.
— Отлично отдыхаю! Ты знаешь, эта прогулка до почты и обратно доставляет мне большое удовольствие.
— Хороша прогулка — двенадцать километров!
— А я в Шушенском хаживал во много раз дальше, привык!
Сестра подсаживалась к нему и по-свойски оглядывала стол близорукими глазами. Сегодня она спросила, что прислала ему жена в том большом пакете, который он принес перед самым обедом. Наверно, не утерпел и еще по дороге заглянул в него? Приятные ли вести?
— Корректура моей «Аграрной программы». Ты знаешь, с четвертой книгой «Зари» мы ужасно задержались, надо спешить. И Надя уже успела прочесть, отправить в типографию. А мне — второй экземпляр. Прислала также статью Плеханова, которую он согласился поправить, и сделал отлично, как это ему часто удается. Пойдет передовой в двадцать втором номере. И еще прислала свежие корреспонденции для «Искры». — Владимир шевельнул на столе бумаги. — Есть кое-что весьма примечательное. Да вот хотя бы это. — Ладонью разгладил сгибы на письме, оставшиеся после двухкратной укупорки в конверты. — Из Красноярска. Почитай.
Анна взяла два листка, в свою очередь погладила их и, чтобы не мешать брату, пересела поближе к окну. Уткнувшись в первую страницу, невольно улыбнулась. Володя уже написал заглавие для наборщика: «Из писем ссыльных студентов».
И это он называет хорошим отдыхом!
В письмах студенты рассказывали, как их отправляли из Бутырской тюрьмы. День прошел в сборах и волнениях. На прощальный обед собрались в четвертой камере. Говорили речи. Без обиняков называли, кто их враг и чего они добиваются в борьбе. Надзиратели даже не посмели прерывать. Потом началось прощание с теми, кто еще оставался в тюрьме, сквозь решетку пожимали им руки. А во дворе уже стоял конвой. При выходе запели: «Если погибнуть придется в тюрьмах и шахтах сырых, дело всегда отзовется на поколеньях живых». В камерах услышали товарищи, участь которых еще не была решена, и подхватили песню. За воротами тюрьмы поджидали курсистки, собравшиеся на проводы. Милые бесстрашные девушки! На вокзале новоиспеченных «преступников» втолкнули в два вонючих вагона с решетками на окнах, началось нескончаемое путешествие в Сибирь. И вот они в красноярской пересыльной тюрьме…
Перевернув лист, Анна в такт чтению возмущенно покачивала головой.
«Москвичей здесь много, и их уже развозят на места жительства, около 30 человек из них отправляют в Якутскую область, 6 курсисток отправляют туда на четыре года. Поймите весь ужас положения, когда каждую из них посадят в какой-нибудь, в лучшем случае, город Якутки, одну, в глуши, где нет ни дорог, ни почт… Только здесь можно понять, что это значит».
«Посмотрели бы вы, — продолжала читать Анна, — в какой грязи держат здесь арестантов. Двое из москвичей — один студент и одна курсистка — заболели здесь тифом. Их посадили в больницу, но ухода за курсисткой почти не было. На ночь ее запирали на замок в барак, лишая всякой медицинской помощи. Студент очень плох. Наверное, не без следа для них прошла 6-дневная голодовка в Московской тюрьме. Пишу дают гнилую даже больным, что же дают здоровым арестантам? 95 процентов больных болеют катаром желудка… О сибирских ужасах распространяться не буду. Главная тема — все тот же произвол, насилие, беззаконие. Жизнь человеческая не ценится…»
— Ужасно!.. Предел бесчеловечности! — Анна возвратила письмо брату.
— А вот здесь о пробужденной Сибири. — Владимир подал письмо из Читы. — С постройкой железной дороги рабочее движение разлилось по всему Забайкалью. Иначе и не могло быть. Все закономерно. Там, где в каторжных норах декабристы хранили гордое терпенье, звучат революционные песни, печатаются прокламации. На маевку рабочие вышли с красным флагом. Читай. Если такая волна докатилась даже до Сибири, значит, революция близка.
Владимир встал и, как бы поджидая грозный гребень девятого вала, посмотрел на море, исполосованное волнами.
Анна дочитала письмо. Адрес автора, как и следовало ожидать, предусмотрительно отрезан Надеждой, и ее рукой подчеркнута подпись — Социалист.
Кто этот Социалист? Они, понятно, не могли предвидеть, что пройдет не так уж много времени и Владимир Ильич на Четвертом съезде партии встретится с ним, уроженцем Читы, организатором первого социал-демократического кружка на Забайкальской железной дороге, а после пяти лет каторги и якутской ссылки этот Социалист, талантливый публицист, видный партийный и государственный деятель, будет известен всей стране под именем Емельяна Ярославского.
— А вот и прокламация, присланная из Сибири. — Владимир взял со стола еще три листка. — С новой песней. Ты только послушай проклятие царю-убийце:
Но страшись, грозный царь,
Мы не будем, как встарь,
Безответно сносить свое горе;
За волною волна, подымаясь от сна,
Люд рабочий бушует, как море.
— Как море в бурю! — воскликнул Владимир. — Хорошо!
— Какая у тебя, Володя, сегодня богатая почта!
Пробежав глазами все три куплета, Анна вслух повторила две последние строчки:
А на место вражды да суровой нужды
Установим мы счастье и волю.
— Хорошая песня! Очень хорошая! — сказала Анна, незаметно для себя повторяя интонацию брата.
— Удачно, — согласился он. — Но не все. — Взял прокламацию из рук сестры. — Вот третий куплет: «Твой роскошный дворец мы разрушим вконец». Излишнее приложение революционной ярости и энергии. Дворцы народу пригодятся. Прежде всего — для библиотек…
— Для музеев.
— Конечно, и для музеев. Будут у нас свои Лувры и Уффици. Даже богаче и краше. Да и сами дворцы — архитектурное чудо, сотворенное народными умельцами. Разве поднимется рука на красоту? Нет. Народ любит прекрасное. Помню в Шушенском прялки с рисунками, деревянные ведра и туески с резьбой… А с каким орнаментом там ткали скатерти! На кроснах для этого требовалось до двадцати четырех ниток — большое искусство! А наскальные рисунки наших пращуров?! Стремление к красоте — в крови людей, в их душе с тех далеких пор, когда они только-только научились держать в руке каменный нож. Да, глубоко ошибочные строчки. — Владимир указательным пальцем как бы подчеркнул строку. —
