Варяжская правда: Варяг. Место для битвы. Князь - Александр Мазин

Но лучше вернуться. Домой. К жене любимой, (столько лет вместе, а все еще – любимой), детишкам, коим тоже без отца плохо. И так он, Сергей, больше времени в походах проводит, чем дома. Ну да это по здешним обычаям нормально. Младшие – с матерью, а при старшем, Артеме, которому уже десятый год, пестун – дед Рёрех.

Был Рёрех когда-то вождем варяжским, потом ведуном-отшельником, а теперь на киевском подворье у воеводы Серегея – на правах родича. Мог бы старый варяг Рёрех и на Белозеро вернуться, там у него настоящая родня, но предпочел Киев. «Тут у вас зима теплее, а моя мертвая нога холодов боится!» Мертвая – это та, вместо которой у Рёреха деревяшка. Мог бы Рёрех и у Асмуда жить: тот очень звал; мог бы – своим домом: золота у Рёреха – два сундука. Но предпочел подворье Духарева. Может, из-за Слады, которая почитает его, словно отца, а может, из-за парса Артака, кудесника-огнепоклонника, духаревского челядина, с которым Рёрех в большой дружбе.

– Скажи-ка мне, Серегей, отчего ты христианин? – это Святослав поравнялся с погрузившимся в думы воеводой. Поравнялся, но близко не подъехал: чтоб голову не задирать. Телосложение у князя отменное, богатырем будет, а вот ростом не очень-то высок. Может, еще подрастет…

– Был я в капище вашем, – продолжал Святослав. – Темно, душно, неживым пахнет. То ли – на Перуновом!

– Я Бога не по запаху выбирал, – проворчал Сергей.

Не первый раз уж князь до его веры докапывался.

– А по чему?

Сергей мог бы сказать: по родичам. Но родичам его еще предстояло родиться, а родичи Святославовы все как есть язычники.

– Сердцем.

– А-а-а… А говорят: тебя однажды на волоховых игрищах главным выбрали.

– Кто говорит? – осведомился Духарев.

– Асмуд. А ему твой челядник рассказал, Рёрех.

«Вот болтун старый…» – сердито подумал Духарев.

– Рёрех – не челядник мне, – заявил он вслух.

– А кто?

«Сэнсэй. Учитель». Так следовало ответить. Без Рёреха Духарев, скорее всего, в первый же год своего пребывания в этом суровом мире кормил бы опарышей.

– Учил он меня.

– Пестун, что ли?

– Вроде того, – не стал вдаваться в подробности Духарев.

Для юного князя Сергей всегда был воином, причем воином славным, отмеченным и уважением старших киевских людей, и в местном фольклоре. Рассказывать о неумехе, не знавшем, как натянуть тетиву, не стоило. Все равно не поверит князь. Решит: смеется над ним воевода Серегей.

А ведь именно тогда выбрали Духарева главным жрецом на волоховом празднике, предоставив почетное право лишить невинности юную кривичанку.

До сих пор вспоминать противно. Хотя тут у них понятия педофилии нет. Двенадцатилетних в жены берут. Вон княгиня первенца своего лет в четырнадцать родила. И неплохой муж получился: хакан тмутараканский. (Правда, потом удача от него отвернулась: погиб то ли на Кавказе, то ли под Дербентом). Нет, у славян да варягов с этим делом еще терпимо. У степняков – хузар да печенегов – куда хуже. Машег, вон, про ихнего хакана Йосыпа рассказывал: этот урод гарем себе завел из малолеток обоего пола. Машегу Сергей верил: тот был правильный хузарин, благородный воин. А хакан у них – полное говно. Окружил себя византийскими купчиками да исламскими наемниками, возомнил себя степным императором – и просрал державу. А какая страна была: от Каспия до Черного моря.

– Что-то угры в этот год расшалились… – сказал Сергей, желая сменить тему. – Обнаглели хуже печенегов.

– Свенельд говорит: это потому что хузары ослабли, а вместо хузар нынче – печенеги, – серьезно ответил Святослав. – А печенеги сами пограбить любят еще побольше угров.

– Так и есть, – согласился Духарев.

Хотя угры всегда были парнями лихими. Еще недавно Европа от них стонала, но несколько лет назад германский король Оттон Первый уграм крепко накостылял. И угры переключились на восточных соседей: Болгарию, Киев и, само собой, богатенькую Византию. С болгарами, впрочем, угры то дрались, то мирились и вместе щипали ромеев. С русами дело обстояло сложнее. Еще при Игоре Свенельд перехватил у угров целую кучу данников. Собственно, всех, кого стоило прибрать к рукам. Теперь задачей Киева было сохранить добытое. На другие мадьярские территории Киев не посягал. Смысла нет. Дешевле выйдет прирасти за счет разваливающегося Хузарского царства.

– Свенельд сказал: скоро время вятичей под себя брать, – будто читая мысли Сергея, сказал князь. – Хочет в будущем году ратью на них идти.

– Тоже правильно, – Духарев посмотрел на Святослава. Интересно, понимает ли тот, что если Свенельд примучит вятичей, то и львиная доля их богатств тоже пойдет Свенельду?

Когда-то князь-воевода Свенельд поднял варяга Сергея из десятников в сотники, а потом и воеводой сделал. Но то – прошлое. Теперь Свенельду сильные люди подле князя не нужны. И сильный князь тоже не нужен. Они с Ольгой уже поделили киевскую державу, расписали, кому что, насажали своих посадников да тиунов. Смердам, конечно, от этого облегчение. Оброк – это не то, что полюдье, когда князь берет сколько сочтет нужным. Оброк – это порядок. Только при таком раскладе не воины нужны, а мытари да стражники. То есть варяжскому сословию – прямой урон. А Духарев – варяг, вождь.

– А сам? – спросил он.

– Что – сам? – князь недоумённо посмотрел на него, даже коня чуть придержал, и их тут же начали догонять передовые дружинники. Сергей повернулся, махнул рукой сотнику: три корпуса назад. Этот разговор – не для чужих ушей. Подъехав к князу вплотную, едва не касаясь стременем стремени, наклонился, спросил:

– Сам на вятичей пойти не хочешь?

Святослав посмотрел на него снизу вверх, но не отъехал, сверкнул озорными глазами:

– Хочу!

– Так иди, – негромко произнес Духарев. – Ты – князь.

– Да, – васильковые глаза юноши сузились, он не мигая смотрел на своего воеводу. Их кони шли так слаженно-ровно, словно оба плыли в одной лодке. – Я – князь!

– Князь! Воевода! – крикнули сзади.

Оба за разговором не заметили, что левофланговый дозорный, въехавший на макушку ближнего кургана, стремглав полетел вниз.

Князь движением колен послал коня навстречу. Сергей приотстал, позволил передовым дружинникам обогнать себя. Конь под ним – заводной: боевого, собственноручно выученного и традиционно названного Пеплом (хоть и был он гнедым, а не мышастым) вел на поводу отрок. Но и заводного ни к чему изнурять. Все равно эти юниоры без него не начнут.

Глава третья

Княжья охота в Диком Поле

Угры! Через десять веков их будут звать венграми и считать европейцами. Но в веке десятом с расстояния в четыреста шагов они мало чем отличались от печенегов. Та же легкая конница. Если бы не возы, ушли бы они от руси за милую душу. Но вождь угорский, Тотош, добычу бросить не пожелал. Было с ним, на первый взгляд, копий полтораста. Немногим более, чем в Святославовой ближней дружине. Были бы на месте угров пацинаки-печенеги, распихали бы по сумкам самое ценное и дали деру. Угры решили драться.

Возы остановились посреди тракта. С кургана, на котором бок о бок стояли Духарев, Святослав и еще с полсотни конников, угры – как на ладони. И возы славянские низкие, с малыми колесами, не для степи – для дороги, набитые под завязку и накрытые сверху холстиной – от пыли, тоже отлично видны. За такими телегами не особо спрячешься, разве что под повозки залезть, как угровы полонянники, что время от времени выглядывали из-за колес.

На самой макушке кургана лежал обточенный ветрами каменный идол с разверстой пастью и выпуклыми слепыми глазами. Кое-кто из молодых поглядывал на него с опаской, но княжий конь неуважительно переступил через божка. Поверженное божество его не беспокоило. Разные народы, разные боги… Но те мертвые, что в земле, всегда под живыми лежат – хоть ставь каменных богов, хоть не ставь. Потому-то варяги своих мертвых огню предают. Чтоб душа не под ногами у живых томилась, а соколом – в Ирий. Так что сколько земли над мертвецом не клади, а коль сейчас на кургане конная дружина русов стоит, так, значит, правит здесь не какой-то облупившийся, триста лет не кормленный божок, а Перун молниерукий. Кто-то против?

Угры были против. Они рассыпались по краям тракта, не зная точной численности киевлян (курган закрывал), а потому не торопясь нападать. Вместо этого угры послали двух всадников – обойти курган и прояснить положение.

Святослав вытянул из чехла загодя снаряженный лук, наложил стрелку, прицелился… Нет, далеко. Шагов триста. Молодшие, глядя на князя, тоже опустили луки. Негоже поперед батьки лезть, хоть у «батьки» подбородок пока что гладкий, как у девки.

Святослав поглядел на Духарева. Сергей усмехнулся, потянул из налуча свой лук. Вот поистине бесценная вещь. Второго такого в Киеве нет. Этакое чудо не купишь. Духарев тоже не покупал – Машег подарил. Машегов отец его с мертвого торкского хана снял, а где тот его добыл – и вовсе неведомо. Накладки на луке – из дивной узорчатой стали, «рога» – из кости неведомого зверя. Так упруг, что без тетивы так назад выгибается, что вызолоченные навершия почти касаются друг друга. Богатырский лук, одним словом. Для некрупного хузарина тяжеловат. А его другу-варягу – в самый раз. Согнул его Духарев, набросил петлю тетивы, наложил стрелу, выждал секунду, уравнивая дыхание, сливаясь со степью: с легким ветром, пахучими травами, теплой твердой землей. Раньше он мысленно прикидывал поправку: на ветер, на расстояние, на скок лошади, теперь – нет. Теперь он не рассчитывал – чувствовал.