Сын Зевса. В глуби веков - Любовь Воронкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кое-где по залу шелестел ропот:
— Это ли царь македонский? В персидском платье, в персидском поясе!
— Целует персов… Тьфу!
У Александра был хороший слух, он многое слышал. Но по-прежнему делал вид, что не слышит ничего. Только его четко очерченные губы все крепче сжимались.
Чашу передали Каллисфену. Гефестион, страдая за Александра, боясь, что Каллисфен снова оскорбит царя, затаил дыхание. Что сделает этот человек? Но ведь он же обещал Гефестиону, что совершит этот земной поклон!
Каллисфен пригубил чашу и с непринужденной улыбкой подошел к царю.
Но где же проскинесис?
— Царь, он не поклонился тебе! — тотчас закричал один из этеров, Деметрий. — Он не поклонился!
Каллисфен стоял возле царя, ожидая поцелуя. Александр сделал вид, что увлечен беседой с Гефестионом и не замечает его.
— Ну что же, — усмехнулся Каллисфен, — ухожу одним поцелуем беднее!
Он отошел независимо и высокомерно. Нежное лицо Гефестиона побледнело — ведь Каллисфен обещал! Гефестион посмотрел на царя. Только бы Александр не принял это близко к сердцу, не все же сразу делается!
Но Александр бешено сверкнул глазами вслед Каллисфену. Александру надо было, чтобы делалось все сразу, немедленно и все так, как он решил. Он уже не терпел сопротивления.
Однако его быстрый взгляд уловил, как оживились его македоняне, его военачальники и даже многие молодые этеры, которые, казалось, так охотно кланялись ему в ноги! Поведение Каллисфена пришлось им по душе. Александр сумел сдержать свою ярость и какое-то время молчал, крепко закусив губу.
Справившись со своим гневом, он негромко сказал Гефестиону:
— Не надо проскинесиса. Чтобы впредь об этом не было речи.
Гефестион посмотрел на него с недоумением.
— Рано еще, — хмуро отметил Александр, — отложим на будущее.
ИЗМЕНА
Стояла жаркая осень 330 года. В садах светились прозрачные розовые виноградные гроздья. Желтые, как мед, огромные дыни горами громоздились около низеньких глинобитных дворов…
Македоняне уже давно покинули Гирканию. Нынче они разместились в Дрангиане, где Александр занял дворец царя дрангианов.
Хмурый и подавленный, он почти не выходил из дворцовых покоев. Неприятности и несчастья последних месяцев угнетали его.
В пути горцы украли Букефала. Царь чуть не ослеп от гнева и от горя. Страшными угрозами уничтожить все племя Александр заставил их вернуть коня…
Изменил Сатибарзан, сатрап Арианы, и погубил весь македонский отряд, который сопровождал его…
Умер Никанор, сын Пармениона, преданный и любимый молодой полководец…
И совсем недавно стало известно, что Бесс надел царскую тиару и называет себя царем Артаксерксом, царем всей Азии!
Забот и горя хватало.
А в войсках, среди солнечной азиатской тишины, томившей сердце, назревало недоброе. Теперь, когда не мучит огненная жара, когда воздух, плывущий с гор, свеж, как молодое вино, когда не надо думать о пропитании и воды для питья хватает, остается время для размышлений и раздумий.
Македонские и эллинские военачальники все чаще становились в тупик. Что делает Александр? В роскошных шатрах македонских вельмож возникали тайные разговоры, рожденные опасениями. Люди, которые когда-то встали стеной, защищая права Александра на царство, ныне с неудовольствием, а порой с возмущением обсуждали его действия.
— Создать единое государство, подчиненное царю? Было бы понятно, если бы захватить только западную часть Азии. Но весь мир?
— Весь мир тоже можно захватить. Но кем будем мы, македоняне, в этом огромном мире? Нас не хватит, чтобы управлять всеми землями. Мы затеряемся среди варваров!
— Он заменит нас варварами.
— Нет, царь никем не заменит нас. Он хочет, чтобы и мы и варвары были равны в его царстве.
— Это неслыханно! И этого не будет.
— А разве мало уже персов-телохранителей среди его этеров? А эти двадцать тысяч персидских мальчиков, которых он велел обучить эллинскому языку и нашему военному делу?
— Аристотель говорит, что варвар по своей природе — раб. Как же будем мы наравне с рабами?
— А наш царь говорит, что и эллины и варвары по своему рождению равны.
— Да, он это говорит. Я сам слышал.
В раздумье качал головой Мелеагр, военачальник фаланг.
— Государство, в которое войдут все народы… А править будет один Александр. Но это же пустая мечта!
Отзвуки этих разговоров, этого недоумения и тоски бродили по лагерю, отравляя мысли людей. Это было как нагнетание солнечной жары в сухом лесу. Нужна была только искра, чтобы взлетело пламя.
Александр, раздраженный дерзостью одного из своих этеров, Димна из Халестры, накричал на него и выгнал. Халестриец вышел глубоко оскорбленный.
«Хватит, — в ярости повторял он про себя, — хватит терпеть! Царь, который отрекся от своего народа, уже не царь мне!»
Мрачный, со зловеще бегающим взглядом, он поспешно отправился к молодому Никомаху, с которым дружил и которому доверял.
В полутьме храма, куда он отвел Никомаха, чтобы их никто не подслушал, Димн доверил ему страшную тайну.
— Я решил убить царя. Он замучил нас всех своими безумными замыслами. Он замучил все войско. Помоги мне. Мы освободимся от него и вернемся домой.
У юного Никомаха от ужаса замерло сердце. Он закрыл руками уши.
— Я ничего не слышал, Димн! Я ничего не знаю!
Пухлые губы его дрожали, рыжеватые волосы взмокли на висках. Но Димн не отступал:
— Мы найдем союзников, Никомах. Очень сильных союзников!
Никомах по-прежнему дрожал, тряся кудрями.
— Нет, нет, Димн! Я не хочу… Я не могу… Я не буду…
Димн понял наконец, что напрасно открылся Никомаху. Он мог бы сейчас убить юношу, но тот был так беззащитен, что у Димна не поднялась рука.
Никомах видел, как Димн схватился за оружие.
— Ты можешь убить меня, Димн. Но я не хочу… Не буду!..
Он вырвался из храма и побежал по улице, ослепленный слезами и солнцем.
— Так смотри же, Никомах, — глухо донеслось из храма, — не выдай меня!
Юноша, удрученный тайной, которой не мог вынести, долго бродил по узким, слепым улицам, среди желтых глиняных стен. Он старался избежать встречи с кем-нибудь из своих друзей, которые сразу заметили бы, что с ним случилось неладное…
Молчать. Забыть. Выбросить из памяти сегодняшнее утро, как злое наваждение. Не было этого. Он не видел и не слышал Димна.
Но, помимо сознания, он искал защиты и помощи. Блуждания привели его к Кебалину, к его старшему брату. Кебалин сразу понял серьезность положения. Знать это и не предупредить царя — преступление, за которое надлежит смерть. Кроме того, ему стало страшно и за царя. Если Александр умрет, что будет с македонянами, что будет с ним самим и его братом здесь, в такой далекой от родины и в такой враждебной стране? А кроме всего этого, он любил Александра.
