Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да и как можно вести наблюдения за попаданиями, когда сразу палит 60 пушек, и над всей линией противника широченное облако пыли, так что не то что отдельных попаданий, а вообще ничего не видно.
Наконец, если артиллерия для подготовки атаки стала на новые места и прежние данные больше не годны, так начни пристрелку одним-двумя орудиями за полчаса до подготовки, а потом и жарь с найденным прицелом хоть целую неделю…
Для нас, атакующих, все это обозначало вот что.
Теперь немцы твердо знают час атаки, конечно, на рассвете. Что все повреждения, хоть бы и самые маленькие, они за ночь починят… Что если нашим пушкарям случайно посчастливилось подбить два-три пулемета, то на их места они поставят десять…
А самое главное, что те их войска, которые как-никак сидели под обстрелом 15 часов, просто будут отведены в тыл, а на их место из резерва поставят свеженькие, которые и встретят нас подобающим образом!
К чему же тогда вся эта, с позволения сказать, «подготовка»? Лучше было бы уже совсем без нее… Тогда у нас остался бы, по крайней мере, шанс внезапности…
А так вышла не подготовка нашей атаки, а предупреждение врагу!
В роте не знали, что думать. Меня поминутно спрашивали:
– Вашесбродие, почему наша артиллерия не стреляет?
Что мне было отвечать?
– Не знаю, – говорил, – может быть, так нужно!
Некоторые солдаты из молодых, может быть, и не соображали, в чем дело, но унтера и старые боевые солдаты, разумеется, понимали, чем это для нас всех пахнет. Потом мне говорили, что прекратили огонь потому, что артиллеристы ночью вспышками боялись выдать свое расположение. Но этому я не верю.
Мы, все офицеры, были возмущены и разозлены до последней крайности. Я сидел в это время в роте, но потом мне, уже в Петербурге, рассказывали, что в землянке командира 1-го батальона собрались офицеры и раздавались голоса, что при таких распоряжениях мы отказываемся вести за собой наших людей, без тени надежды на успех и на верную гибель.
Кто-то из молодежи предложил, чтобы нас не заподозрили, что мы спасаем наши шкуры, выйти цепью, 20 человек офицеров, и пойти в атаку, но одним…
Говорили, что во время этого бурного «заседания» командир 1-го батальона Н.К. Эссен будто бы долго молчал, попыхивая сигарой, и в заключение, как всегда довольно монотонно, сказал:
– Все это ерунда! Если мы пойдем одни, по нам немцы стрелять не будут, и придем мы прямой дорогой в плен. Семеновские офицеры не могут отказываться идти в атаку. Хорошенькую страничку впишем в полковую 200-летнюю историю… Неисполнение боевого приказа… Петр в гробу перевернется… Идти нужно с солдатами и умирать нужно с ними… Как это всегда делалось. А кто это устраивает, пусть их судит Бог и военная коллегия…
В конце концов решили никаких коллективных выступлений не предпринимать, а идти, а там что Бог даст.
Через час по телефону передали, что, нисходя к просьбам атакующих, артиллерии разрешено через каждую минуту, поорудийно, выпускать по одной шрапнели, дабы мешать немцам чинить разбитую проволоку.
Далась им эта проволока!
Как оказалось потом, немцы чинить проволоку и не думали, а просто выкатили на катушках буты новой проволоки, даже не выходя из окопов, и к утру их заграждение стояло, как новенькое.
Пишу я это все вовсе не с непременной и единственной целью критиковать наше тогдашнее высшее начальство. Бог с ним! Среди этого начальства были, несомненно, люди и достойные, и знающие… Наконец, вполне возможно, что у них были причины и соображения, которых мы, строевые офицеры, не знали. На войне это так часто случается… Целью этого описания является не критика, а желание рассказать будущим семеновцам, в каких условиях и каким неравным оружием их отцам приходилось иногда сражаться…
В 12-й роте все, кому разрешалось, в десять часов залегли спать. Наутро нужно было набраться бодрости.
Я тоже пошел в свой блиндаж, приказал дежурной «связи» разбудить меня в 3 часа, помолился Богу, лег и заснул.
В три часа ночи я проснулся сам и вылез из блиндажа. Было довольно прохладно. Ночь была звездная и лунная.
Наши продолжали свою стрельбу «по минутам».
С немецкой стороны слышался еле внятный шум земляных работ и более явственно – удары деревянных молотков.
Людей я не велел будить до самого последнего срока. Ничего нет хуже, как лишнее время, без дела томиться зря.
Сам я себя чувствовал совершенно как перед серьезным экзаменом, когда предмет знаешь плохо.
В три с половиной часа рота была на ногах. Одеты в шинели, но без ранцев. На головах фуражки. Металлических шлемов мы в Великую войну еще не знали.
Я тоже был в шинели. На шее бинокль, а на поясе полевая сумка и револьвер. Шашки большинство из нас носили на войне только при представлениях начальству. Очень уж они были неудобны. Ни сесть, ни лечь быстро нельзя. На ходьбе попадают между ногами. Вообще для пехоты устарелое оружие. Некоторые офицеры носили на поясах солдатские малые лопатки…
В руках у меня была палка, артистически вырезанная одним из чинов 1-го взвода и подаренная мне в обмен на сотню «семеновских» папирос.
Без десяти минут четыре мы выстроились.
Часы накануне у всех офицеров и унтер-офицеров были выверены по минуте.
В 3 часа 55 минут обе полуроты были построены головами у ходов сообщения, которые вели во вторую параллель. Ходы очень извилистые и узкие, так что идти можно только цепочкой, в одну шеренгу; отстояли они друг от друга шагов на пятьдесят.
В голове 2-й полуроты встал фельдфебель Ермолов, в голове 1-й, с четырьмя людьми связи, встал я. Сразу же за мной шел мой старший связист, младший унтер-офицер Комаров, большой молодчина, по довоенной жизни развитой петербургский рабочий и отъявленный эсер. Впрочем, на политические темы мы с ним не разговаривали.
Стрелка на ручных часах со светящимся циферблатом показывает без трех минут четыре, без двух минут… Время ползет необычайно медленно.
Наконец – 4. Тихо.
Еще минута – и вся немецкая линия затрещала. Поехало!
В это же мгновение их артиллерия стала бешено крыть по нам шрапнелью и гранатами.
Мы все сняли фуражки, перекрестились и быстрым шагом стали вытягиваться в ход сообщения.
По прямой линии до 2-й параллели было около 100 шагов.
