11/22/63 - Стивен Кинг

Я успел произнести четыре предложения, после чего меня прервали возгласы изумления. Потом последовали аплодисменты, поначалу жидкие, но быстро переросшие в овацию. Зрители вновь вскочили. Я понятия не имел, чему они аплодируют, пока не почувствовал легкое, нерешительное прикосновение к своей руке чуть выше локтя. Повернулся, чтобы увидеть Сейди, в красном платье, рядом со мной. Она забрала волосы назад и закрепила сверкающей заколкой, полностью открыв лицо – обе его половины. К своему изумлению, я обнаружил, что обезображенная щека выглядит не так ужасно, как мне казалось. Возможно, в этом есть какая-то универсальная истина, но меня слишком потрясло появление Сейди, чтобы я мог ее осознать. Конечно, глубокий бугристый шрам и начинающие блекнуть следы от многочисленных швов – зрелище не из приятных. Как и обвисшая плоть под левым глазом, и сам глаз, неестественно широко раскрытый, не моргающий в унисон с правым.

Но она улыбалась очаровательной однобокой улыбкой, и я видел перед собой Елену Прекрасную. Я обнял ее, и она обняла меня, смеясь и плача. Под платьем все ее тело вибрировало, как туго натянутая струна. Когда мы вновь повернулись к зрительному залу, все стояли и громко хлопали, за исключением Миллера и Колтроп. Те огляделись, увидели, что только они не оторвали задниц от стульев, и с неохотой последовали примеру остальных.

– Спасибо вам, – обратилась к зрителям Сейди, когда аплодисменты смолкли. – Благодарю вас от всего сердца. И хочу особо поблагодарить Эллен Докерти, которая сказала мне, что если я не приду сюда и не взгляну вам в глаза, буду до конца жизни сожалеть об этом. А больше всего я хочу поблагодарить...

Мгновенное колебание. Я уверен, зрители этого не заметили, то есть только я понял, как близко подошла Сейди к тому, чтобы назвать мое настоящее имя в присутствии пятисот человек.

– ...Джорджа Амберсона. Я люблю тебя, Джордж.

Конечно же, от аплодисментов едва не рухнула крыша. В смутные времена, когда даже мудрецы не могут сказать ничего определенного, публичное признание в любви всегда вызывает такую реакцию.

В половине одиннадцатого Элли увезла Сейди домой – совсем выдохшуюся. В полночь мы с Майком потушили в «Грандже» все огни и вышли на улицу.

– Пойдете на вечеринку, мистер А? Эл сказал, что закусочная будет открыта до двух часов ночи, и он привез два бочонка пива. Лицензии у него нет, но я не думаю, что кто-то арестует его.

– Только не я. Едва держусь на ногах. Увидимся вечером, Майк.

Я поехал к Деку, прежде чем вернуться домой. Он сидел на крыльце в пижаме, курил последнюю на этот день трубку.

– Удивительный вечер, – заметил он.

– Да.

– Эта молодая дама показала характер. Силы воли ей не занимать.

– Это точно.

– Вы постараетесь, чтобы теперь у нее все было хорошо?

– Обязательно.

Он кивнул.

– Она этого заслуживает, после того, что случилось. И пока вы все делали правильно. – Он посмотрел на мой «шеви». – Сегодня вы, наверное, можете поехать к ней на автомобиле и припарковаться перед ее домом. Думаю, после этого вечера никто в городе и бровью не поведет.

Возможно, он был прав, но я решил, что береженого Бог бережет, и пошел к Сейди пешком, как и прежде. Мне требовалось время, чтобы привести в норму собственные эмоции. Я все еще видел ее на сцене, залитую светом прожекторов. Красное платье. Изящный изгиб шеи. Гладкая щека... и обезображенная шрамом.

Добравшись до аллеи Ульев и войдя в дом, я увидел, что мой диван по-прежнему сложен. В недоумении смотрел на него, пытаясь понять, что все это значит. Потом Сейди позвала меня – настоящим именем – из спальни. Очень тихо.

Лампа горела, отбрасывая мягкий свет на одну половину ее лица. Ее глаза, блестящие и серьезные, не отрывались от меня.

– Я думаю, твое место здесь. Я хочу, чтобы ты спал здесь. Согласен?

Я скинул с себя одежду и улегся рядом. Ее рука скользнула под простыню, нашла меня, начала ласкать.

– Ты голоден? У меня есть торт, если ты хочешь.

– Ох, Сейди, умираю от голода.

– Тогда выключи свет.

Та ночь в постели Сейди стала лучшей в моей жизни – и не потому, что забила последний гвоздь в гроб Джона Клейтона. Она вновь открыла дверь в наше общее будущее.

Когда мы закончили заниматься любовью, я впервые за многие месяцы провалился в глубокий сон. Проснулся в восемь утра, когда солнце уже встало, на кухне «Ангелы» пели по радио «Мой бойфренд вернулся», и до меня долетал запах жарящегося бекона. Скоро Сейди позовет меня к столу, но пока не позвала. Еще не позвала.

Я закинул руки за голову и уставился в потолок, удивляясь тому, как глупо – фактически безрассудно – вел себя после того, как позволил Ли Освальду уехать на автобусе в Новый Орлеан, не попытавшись остановить его. Мне хотелось узнать, принял ли Джордж де Мореншильдт непосредственное участие в неудачном покушении на жизнь Эдвина Уокера или ограничился только подзуживанием. Что ж, имелся достаточно простой способ это выяснить.

Де Мореншильдт знал ответ, и я мог у него спросить.

Сейди ела лучше, чем за все время, прошедшее с того дня, когда Клейтон вломился в ее дом, да и я не мог пожаловаться на отсутствие аппетита. На пару мы уговорили полдесятка яиц, не говоря уже о гренках и беконе. Когда грязные тарелки перекочевали в раковину, а она курила и пила вторую чашку кофе, я сказал, что хочу кое-что у нее спросить.

– Если насчет второго шоу, не думаю, что смогу пройти через это дважды.

– Нет, речь о другом. Но раз уж ты заговорила об этом, что именно сказала тебе Элли?

– Что я должна перестать жалеть себя и присоединиться к команде.

– Круто.

Сейди погладила волосы, прижимая их к обезображенной щеке – механически.

– Миз Элли не отличается тактом и деликатностью. Она шокировала меня, влетев сюда и заявив, что пора перестать валять дурака. Это точно. И она была права. – Сейди перестала разглаживать волосы и резко отбросила их назад. – Так я буду выглядеть отныне и до скончания веков, с некоторыми улучшениями, поэтому мне пора к этому привыкать. Сейди предстоит выяснить, верна ли давняя поговорка о том, что с лица воды не пить.

– Об этом я как раз и хотел с тобой поговорить.

– Давай. – Она выпустила дым через ноздри.

– Допустим, я увезу тебя в такое место, где врачи смогут устранить повреждения на твоем лице... не полностью, но гораздо лучше, чем это могут сделать Эллертон и его команда. Ты поедешь со мной? Зная, что мы больше никогда не сможем вернуться сюда?

Она нахмурилась.

– Гипотетически?

– Если честно, то нет.

Она нарочито медленно затушила сигарету, обдумывая мои слова.

– Как миз Мими поехала в Мексику в надежде на экспериментальные методы лечения? Потому что я не думаю...

– Я говорю об Америке, милая.

– Что ж, если это Америка, я не понимаю. Почему мы не сможем...

– Второй момент. Мне, возможно, придется уехать. С тобой или без тебя.

– И ты уже никогда не вернешься? – На ее лице отразилась тревога.

– Никогда. Ни один из нас не сможет вернуться, по причинам, которые сложно объяснить. Полагаю, ты решишь, что я свихнулся.

– Я знаю, что ты в своем уме. – Тревога осталась, но эту фразу она произнесла без малейшей запинки.

– Возможно, мне придется сделать нечто такое, что правоохранительные органы сочтут очень плохим. На самом деле ничего плохого в этом нет, но мне никто не поверит.

– Это... Джейк, это как-то связано с тем, что ты говорил мне об Эдлае Стивенсоне? О его словах, что он готов ждать, пока не замерзнет ад?

– В каком-то смысле. Но есть одна загвоздка. Если я смогу сделать то, что должен, и меня не поймают – а я думаю, что смогу, – для тебя это ничего не изменит. Твое лицо все равно останется в шрамах, в большей или в меньшей степени. Но там, куда я могу взять тебя, медицина позволяет делать то, о чем Эллертон может только мечтать.

– Но мы никогда не сможем вернуться. – Она говорила не со мной, пыталась уяснить это для себя.

– Не сможем. – Помимо всего прочего, если бы мы вернулись в 9 сентября 1958 года, там бы уже существовала Сейди Данхилл. И мне не хотелось думать о том, что бы из этого вышло.

Сейди поднялась, отошла к окну, долго стояла спиной ко мне. Я ждал.

– Джейк?

– Да, милая?

– Ты можешь предсказывать будущее? Можешь, да?

Я молчал.

– Потому что ты пришел из будущего? – испуганным голосом спросила она.

Я молчал.

Она повернулась ко мне, очень бледная.

– Джейк, пришел?

– Да. – С моей груди свалилась семидесятифунтовая гиря. И одновременно я испугался. За нас обоих, но прежде всего за нее.

– Насколько... издалека?

– Дорогая, ты уверена?..

– Да. Издалека?

– Почти сорок восемь лет.