Большой круг - Мэгги Шипстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антарктида та еще обманщица. При определенном освещении далекие горы оказываются снежными холмиками по плечо на расстоянии пятидесяти футов. А десятки марширующих на них высоких черных людей, вытянувшихся фронтом вдоль невидимого горизонта, превращаются в пятерку пингвинов Адели высотой по колено, разросшихся и размножившихся в результате оптической иллюзии.
* * *
Когда Эдди сообщает, что дальше не полетит, они в кабине «Пилигрима». Небо прояснилось, и они в очередной раз закончили выгребать снег, надутый сквозь щели. Мэриен слушает вполуха, думая, что еще нужно сделать, что еще проверить.
– Дело вот в чем, – почти легко объясняет Эдди. – Даже если я полечу, вряд ли у нас получится, а я не хочу утонуть. Единственное, за что я был благодарен в войну, так это за то, что не утонул.
Погруженная в другие мысли, Мэриен решает, Эдди так странно шутит.
– Что?
– Я остаюсь, – повторяет Эдди.
Не веря своим ушам, теряясь в догадках, она говорит ему, что он, конечно же, не останется. Он нужен ей. У них все получится. Никаких причин считать, что не получится. Они заткнули течь. Они столько пролетели.
– Нет, – спокойно отвечает Эдди. – Не думаю, что получится. С моей точки зрения, риск не оправдан.
– Ты имеешь в виду предчувствие?
– Можно и так назвать.
Все еще надеясь на розыгрыш, шутку, Мэриен спрашивает, почему он тогда, если не летит, в поте лица выгребал из самолета снег, и Эдди, по-прежнему мирно, отвечает, что, наверное, хотел все же попытаться, один.
– Но ты же не думаешь, что у меня получится? – говорит Мэриен. – Ты думаешь, я утону.
– Ты можешь остаться.
– Нет. Ты вообще о чем? Ты намерен торчать тут и ждать корабля, который нас возьмет? Сезон, уже слишком поздно. Нам придется ждать год, да и вообще в этом нет никакого смысла.
– Нет, я не про то. Я знаю, что ты полетишь. Но я не хочу. Я останусь здесь и знаю, что меня ждет.
Она потрясена, она в бешенстве, в ужасе.
– Ты замерзнешь или умрешь с голоду. Или упадешь в расщелину и замерзнешь или умрешь с голоду там.
– Может быть. А может быть, дождусь зимы, в ясную ночь выйду на улицу и лягу под полярным сиянием.
Она кричит, что это безрассудство, что он нарушает свое слово, обрекает ее на смерть. Эдди дает ей прокричаться, а потом объясняет: ему не нравится вся эта ерунда в остальном мире, он ее больше не хочет.
– Ты мне мстишь? – спрашивает Мэриен. – За то, что случилось с Рут?
– Пожалуйста, не оскорбляй меня, – тихо отвечает Эдди.
Она успокаивается, говорит осторожно:
– У тебя будет жизнь, после того как мы долетим. Ты ее найдешь. Антарктида не убавит твоего одиночества.
– Но я здесь не одинок. В том-то и дело. А там для меня жизни нет, – он машет в сторону воды, в сторону земли за ней, на север. – Я никого не хочу. Я пытался. Правда, пытался. Мне не найти дороги.
– Найдешь. Ты штурман.
– Это просто работа. Дело.
Мэриен убеждает, что не может лететь и одновременно прокладывать курс. Не в таких условиях. Без него она не справится.
– Ты этого хочешь? – спрашивает она.
– Чего я хочу, не имеет никакого значения.
– Что ты имеешь в виду?
– Мы не долетим. Конец один, но я не хочу в воду.
– Мы долетим. Мы обязаны попытаться. Почему нельзя завершить полет, а потом сесть и подумать? Если тебе нужно уединение, можно найти клочок земли и жить припеваючи.
Эдди смотрит на нее с сочувствием:
– «Потом» не будет. Прости, Мэриен, я понимаю, тебе тяжело, но я выбираю свой путь. Ты тоже можешь выбрать. А я хочу знать, как быть здесь одному. Очень хочу.
Это Мэриен понимает, ведь Эдди дарит ей то, чего она вроде бы хотела: летать одной, – но она шипит:
– Никогда не слышала большего эгоиста.
Может быть, соглашается Эдди. Но в Антарктиде он чувствует, что принадлежит себе, поскольку больше ничего нет. Точнее, не будет, как только Мэриен улетит. Он проложил маршрут; возможно, ей удастся пройти его одной. Но, повторяет Эдди, скорее всего, они в конце пути. Она может умереть либо в Антарктиде, либо в Южном океане.
– Что тебе делать – твой выбор. Я принял решение.
Она требует ответа на вопрос, почему он согласился лететь, если собирался лишь бросить ее, подставить.
Поскольку до сегодняшнего дня, отвечает Эдди, верил, что сможет, но испугался. Теперь он знает, он не полетит. И не боится. Все к тому шло. Ему нужно было испытывать страх, чтобы заметить, когда тот уйдет.
Мэриен стонет, что он убьет ее своим суеверным упорством. Собрался умереть – пожалуйста, но не надо впутывать ее. Рут точно воспротивилась бы. И срывающимся голосом она говорит, что он не может вот так ее бросить.
– Нет, – отвечает он. – Это ты собираешься меня бросить.
* * *
Задыхаясь, она делает последнюю запись в журнале, выходят каракули. «Я поклялась себе: мой последний спуск будет не беспомощным падением, а нырком баклана». Если ей суждено долететь до Новой Зеландии, она, оставив Эдди во льдах, ничего не сможет сказать о полете, о завершенном круге, она не перенесет, если кто-то прочтет слова человека, совершившего столь позорный поступок.
Мэриен уверяет себя, что Эдди не оставляет ей выбора, но, может, она просто не умеет разговаривать с людьми, не может догадаться, как убедить его? «Я ни о чем не жалею, – записывает она в журнале, – но буду жалеть, стоит лишь себе позволить. Могу думать только о самолете, ветре, береге – таком далеком, где опять начинается земля». Однако, если она погибнет, пусть останется какая-то версия случившегося, даже фрагментарная, неполная, хотя шансы на то, что кто-нибудь когда-нибудь наткнется на нее, и стремятся к нулю. «Мы, как могли, заделали течь». Она медлит, потом все-таки пишет «я», не «мы». «Я скоро улетаю».
Скорее всего, лед отколется и унесет Литл Америку в море вместе с ее журналом.
«Я совершила безрассудный поступок, но у меня не было другого выхода». Скорее всего, снег глубоко похоронит журнал и никто никогда его не найдет. «Никто никогда этого не прочтет. Моя жизнь – мое единственное достояние».
Скорее всего.
«И все же, и все же, и все же.
Она закрывает журнал, заворачивает его в спасательный жилет Эдди и оставляет в жилой комнате Литл Америки-III.
До самой смерти она будет думать, можно ли было убедить Эдди полететь с ней. До самой смерти будет помнить его маленькую темную фигуру на льду, машущую ей обеими руками, когда она делает круг. И будет бояться, что в какой-то момент, когда она уже отлетела слишком далеко и не могла заметить, прощальный взмах мог превратиться в мольбу о том, чтобы она вернулась.
Гризли-Сидящий-в-Воде
ДВАДЦАТОЕ
Я постучала в дверь синего домика. Джоуи Камака открыл ее и расхохотался. Он смеялся так, что даже согнулся, уперев руки в колени.
– Правда вы, – сказал он, придя в себя. – Я не сомневался, что это розыгрыш.
Джоуи близилось к шестидесяти, он был жилист, в пляжных шортах и футболке, босой и с коротким седым хвостом на голове. Маленькая девочка, лет восьми, тоже с хвостом, обняла его сзади за пояс и уставилась на меня огромными глазами мультяшной крольчихи.
– Моя внучка Калани, – представил Джоуи. – Она видела только первого «Архангела», потому что остальные слишком страшные, но зато у нее есть все диски с Кейти Макги. Она очень любит Кейти Макги.
Он махнул мне заходить, и я, сбросив шлепанцы, добавила их в кучу обуви у порога. Дом небольшой, но светлый: стены и потолки из побеленного дерева и затертая темная напольная доска. Я впервые оказалась в помещении, где, я точно знала, бывала и Мэриен Грейвз. Все остальное было
