Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

И подумать о том, что творится там, в тех землях, где ходят отряды Давыдова, было страшно. Хотелось запрокинуть голову вверх и крикнуть в эти тусклые звезды, в это ночное небо. «Где ты? Что с тобой?» Эти две короткие фразы стучали вместе с шумом крови в висках в ночную пору, когда он устраивался спать на узкой лавке, кутаясь в шерстяное одеяло. Он думал, что ему позволят поехать к Давыдову или в другой отряд, действующий в тылу неприятеля возле Гжатска или Можайска. Такое назначение было бы благом. Что ему несколько десятков верст и даже сотня, коли к ней будет пробираться лесами при случае? Или хотя бы скажут, что там ныне, в Милорадово и в соседнем Святогорском.

Но каждый раз получал один ответ — «сия оказия исключительно для войск гусарских или иных армейских, не для офицера кавалергардской гвардии». Его дело было ныне пестовать новых солдат, что были набраны из рекрутов согласно требованиям на место выбывшей сотни из числа низших чинов. Многие из них попали в его эскадрон, во главе которого Андрей снова встал, прибыв в Тарутино. Тут же ждали его не только новые лица в подчинении, но и повышение в звании на чин, и… «Анна» — орден святой Анны с алмазами [409], полученный за атаку при Бородино по представлению командира полка.

Андрей тогда держал этот орден в руках, смотрел на рисунок, нанесенный на эмаль, и не мог не вспоминать при взгляде на этот тонкий, еле угадываемый женский силуэт другой, тот, что еще этим летом он держал в своих руках.

— Вот нам бы еще Владимира бы в придачу к Анне! — говорил Прошка, натирая до блеска орден Георгия и крест за битву при Прейсиш-Эйлау, прикрепленные к мундиру хозяина. Его лицо сияло при этом, как начищенный пятак, и один из ротмистров полка Андрея, деливший с ним избу, даже пошутил при том, что его денщик рад награде поболее самого Оленина.

Наверное, так оно и было, думал позднее Андрей, наблюдая, как садится солнце за край леса вдали, за полем, говоря тем самым, что очередной день ожидания в Тарутино подошел к концу. Наверное, он был бы рад больше Анне из плоти и крови более чем этому холодному на ощупь кресту. Греховные, дурные мысли для офицера, но все же…

На первой неделе октября по армейскому лагерю пронеслась долгожданная весть об оставлении Наполеоном Москвы и о том, что вскоре армии предстоит сниматься с места и двигаться в сторону движения войск Наполеона. И аккурат в тот день Андрей, проходя через пришедший при этом известии переполох и суету среди войск, случайно заметил знакомое лицо среди солдат ополчения в крестьянских тулупах. Он быстро пробрался через егерей, что собирались в путь, проверяя сумки, затягивая подпруги, и схватил за ворот крестьянина, что тут же испуганно вжал голову в плечи, признавая барина.

— Здравия вам пусть пошлет Господь, Андрей Павлович, — проговорил он, растерянно трогая левое ухо, и только по этой привычке, так раздражавшей в холопе тетушку, что даже планировала убрать того из дома прочь, Андрей признал в нем одного из лакеев, что служил в Святогорском.

— Как ты тут? Давно ли из Святогорского? — Андрей с силой сжал плечо перепуганного холопа, озирающего на товарищей, словно надеясь у тех найти помощь в своем незавидном положении.

— Я, ваше высокоблагородие, с летней поры при дохторах-то в армии, — быстро заговорил бывший лакей. — Как Святогорское пожгли, а людей побили шибко, то долго по лесам скитался, голодая и нужды терпя, а ныне вот на благо землицы родной тружусь при дохторах.

— Святогорское сожгли? — отшатнулся на миг от него Андрей, а потом еще сильнее сжал его плечо, тряхнул. — А Марья Афанасьевна? Барыня-то что?

— Так барыня-то уехали с усадьбы-то. Как уехали, так и люди лихие пришли в усадьбу… ой, погромы-то какие были! А барыни не было, нет! Уехали же они! — затараторил холоп и на дальнейшие расспросы Андрея испуганно отвечал, что ничего более не ведает, что столько лишений перенес за время, что шел к людям русским из болот Гжати, где прятался до того. И что не в побеге он, а только по нужде земли родной, по службе. Пусть барин не думает о нем худо — он же вернется, как супостата прогонят взашей.

Но Андрей не слушал его уже, отпустил его плечо, отстранился, когда тот бросился целовать его руку, а потом и вовсе скрылся между солдатами, спеша к своему эскадрону. В голове билась мысль, что Святогорского более нет, разрушено и сожжено одно из крупных имений тети, которое она так успела полюбить за последние годы, что провела там. И нет более этих комнат, этих зал и салонов, террас и светлой балюстрады балконов.

Вспомнил, пока возвращался к своим кирасирам, как стоял в дверях, распахнутых на террасу, как смотрел на лицо Анны, освещенное всполохами шутих и других фейерверков. Ловил каждое движение ее губ, ее восторг, читающийся в глазах тому действу, что было перед ней в тот миг. В тот вечер Андрей вдруг вспомнил, как горяча кровь в его жилах, осознал, как встрепенулась вдруг душа при виде именно этой улыбки и этих сверкающих глаз, когда она обернулась на него от иллюминации в саду, когда взглянула через плечико, оглядываясь после его слов. О, тогда он сдался… сдался в плен, устав бороться с собственной душой, которая так оживала возле нее, впервые за долгие годы распирала грудь! Только бы и далее жить возле нее! Только бы она, его Анни, жила!

Оттого и не скрывал своего приподнятого настроения Андрей, когда наконец-таки снялись с места и потянулись в сторону Леташовки и Спасского, уходя все далее и далее в сторону границы от Москвы. Оттого и бросался на следующий день в битве в Малоярославце, в которой все же позволили кирасирам принять участие под конец дня, выведя тех из резервов, в самую гущу боя, отключая сознание от происходящего, рубя и коля направо и налево, с трудом удерживая коня на скользкой от крови земле.

Ведь каждый миг этого сражения, этих бесконечных атак на уже руины домов и слабое подобие улочек, а не город, каким тот был еще на рассвете, на этот огненный ад, приближал его к тому заветному для Андрея моменту. Моменту, когда он ступит на гравий той тенистой липовой аллеи, ведущей к усадебному дому, когда откроет перед ним входную дверь пожилой швейцар, и сбежит по мраморным ступеням вниз Анна, едва касаясь перил.

А еще он понимал, что уступи русская армия Наполеону дорогу на Калужский тракт, то под неприятелем окажутся и юго-западные земли от Москвы, а значит, и его мать, сестра, маленькая Тата. И другие, что сражались бок о бок в тот день, понимали всю важность того, чтобы не пропустить французов из разрушенного Малоярославца, не дать ринуться в земли за спинами русской армии. Потому и сражались все отчаянно, забыв об усталости и ранах, об обжигающем лица и накаляющем оружие и амуницию пламени, в который превратился город, полыхающий пожарами.