Проклятие замка Комрек - Джеймс Херберт

– Да. Это вроде кондуита, паранормального канала. Или, возможно, порчи, уже укоренившейся за поколения бесчеловечных деяний, имевших здесь место на протяжении всей истории замка.

– Но по-прежнему приносимой этим таинственным кем-то или чем-то. – Дерриман становился тем увереннее, чем больше он говорил.

– Верно, – согласился Эш.

– И вы думаете, это притягивание осуществляется снизу.

– Ближе к делу, – резко сказал Хельстрем.

Снова занервничав, Дерриман посмотрел мимо Эша на своего босса.

– Сэр Виктор, эти люди в… в камерах на нижнем этаже подвала? В зоне сдерживания?

– Что насчет них?

Дерриман несколько раз быстро и нервно кивнул.

– Та женщина в последней камере?

– Я ее видел. – Эш снова повернулся лицом к Хельстрему. – Это та, в камере у которой полно граффити, нарисованных калом и кровью. – Он перевел дыхание. – Кто она? – Он опять обернулся, понимая, что честного ответа от Хельстрема не дождаться. – Кто она, Эндрю?

Генеральный менеджер Комрека снова стал заикаться, и на этот раз его слова были бессвязны. Он все время глядел мимо Эша на своего босса, который оставался за столом и по-прежнему хмурился, из-за чего странные черты его лица собирались в тугой узел.

– Что он пытается сказать, сэр Виктор? – решительно спросил Эш. – Кто же эта женщина? Когда она здесь появилась и кто платит за ее содержание, каким бы оно ни было?

Хельстрем проигнорировал его упрек, но вдруг словно бы покорился, и плечи у него обвисли, из-за чего он неожиданно показался Эшу меньше.

– Она появилась в Комреке, когда была еще младенцем, через несколько месяцев после начала войны с Германией. Она еще не ходила, я не знаю, сколько точно ей было лет. Боже, это было задолго до того, как я сам здесь появился. Меня еще даже на свете не было. Я не знаю всей этой истории.

– А я думаю, что знаете, – спокойно произнес Эш. Дерриман закрыл дверь и переминался с ноги на ногу на заднем плане.

Хельстрем глянул на Эша, снова обретая некоторую суровость.

– Конфиденциальность клиента, мистер Эш. Конфиденциальность клиента, – произнес он снова.

– Вам нужна моя помощь? Мне нужно больше информации.

Здоровяк вздохнул, смиряясь.

– Ладно, тогда садитесь и внимательно слушайте. Из того, что известно мне самому, рассказать вам я могу не так много, только архивный отчет, который я прочитал.

Эш придвинул стул поближе к столу и больше не сказал ничего такого, что могло бы заставить здоровяка замкнуться.

– Она находится в Комреке с того дня, когда ее тайно сюда доставили. За всю свою жизнь она никогда его не покидала, ни на один день.

– Как ее зовут? – Вопрос был поставлен прямо, но мягко.

– Этого я не могу разглашать ни при каких обстоятельствах.

– Она всегда была сумасшедшей?

– Мистер Эш, она была ненормальной с рождения. Теперь это называют синдромом Дауна.

– Дети с синдромом Дауна, как правило, счастливы, – сказал Эш.

– Она такой не была. Она всегда любила быть одна, закатывала истерики, когда к ней приближались, если это не был кто-то, кто приносил ей еду.

– Неужели она всегда жила взаперти?

– Я не уверен. Это, конечно, началось еще до того, как я сюда прибыл. Но ее изоляция служит ее же безопасности, как и безопасности всех остальных.

На этот раз заговорил Дерриман.

– В архивном отчете говорится, что никто не ожидал, что она проживет более пяти лет. Было большой неожиданностью, что ей миновало двадцать, но теперь она так или иначе прожила более семидесяти лет.

– Господи, она выглядит на все сто! – воскликнул Эш.

Эш был взволнован. Что за родители могли ей позволить вот так прожить всю жизнь?

– У нее была няня? – спросил он. – Кормилица; кто-то, кто находился бы при ней, играл с ней, утешал ее?

Хельстрем сердито прокашлялся.

– На протяжении всех лет у нее сменилось несколько компаньонок. Но, по моему опыту, с ней всегда было трудно иметь дело, и она по большей части ничего не хотела, кроме как быть сама с собой.

– Но она, конечно, не всегда сидела одна в той камере на третьем этаже под землей? – в ужасе спросил Эш.

– Туда ее поместили после того, как она совсем сошла с ума. К тому времени приближаться к ней стало по-настоящему опасно. Она представляет угрозу для других гостей.

Дерриман снова подал голос:

– Врачи здесь очень старались ей помочь, и в течение какого-то времени после ее прибытия ее навещали люди, облеченные властью.

– Так в каком же возрасте она полностью обезумела?

– В пятнадцать лет.

– В пятнадцать лет? – Эш был полон недоверия и ярости.

– Как я сказал, – ответил Дерриман, – врачи в Комреке пытались разобраться в ее симптоматике. Но в конце концов им пришлось успокаивать ее лекарствами. Они также пробовали экспериментальное лечение.

У Эша словно бы застыла кровь. Он чувствовал онемение.

– Какое лечение?

– Главным образом, сенсорной деривацией. Теперь она представляется довольно варварским методом, подобно электрошоковой терапии, но в то время считалась перспективным направлением. Ее оставили одну в совершенно темной комнате, поместив в неглубокую ванну с соленой водой. Но потом она впала в глубокую кому, из которой ее не могли вывести.

– Ее, конечно, не оставили в темной комнате?

– Эксперимент продолжался три месяца, я полагаю. По окончании ее поместили в одну из небольших палат больницы. Ее по-прежнему не могли пробудить, хотя мозг у нее функционировал, а значит, происходила какая-то умственная деятельность. Она видела сны, Дэвид. Она все время видела сны. Врачи наблюдали у нее постоянное движение зрачков под закрытыми веками. Кома длилась три года. Очнувшись, она по-прежнему оставалась совершенно безумной, и вскоре не осталось никакой альтернативы, кроме как поместить ее в зону сдерживания, где она и остается до сих пор, опасная и для себя, и для тех, кто пытается ей помочь. – Дерриман вопросительно глянул на Хельстрема. – А я могу рассказать о?..

Здоровяк сердито смотрел из-за стола. Наконец он сказал:

– Полагаю, это больше не повредит, и, да, предоставит Эшу полную картину в отношении безумия этой женщины, а также нашего… ну, нашего отвращения к ней. Расскажите ему.

Эш повернулся к Дерриману, чей вид выражал сразу и грусть, и неловкость. Следователь, заинтригованный, ждал, когда тот начнет.

После нескольких мгновений задумчивости слегка сутулый мужчина начал говорить.

– Когда ей было около двадцати, у нее родился ребенок. Никто не знает, от кого; может, от другого пациента или от охранника-извращенца.

Дерриман, явно чувствительная душа, несмотря на его статус в этом странном и сомнительном учреждении, содрогнулся. Ожидая продолжения, Эш заметил, что Хельстрем уставился в стол, а брезгливое выражение еще сильнее стянуло черты его лица. Дерриман тяжело вздохнул.