Максимилиан Волошин, или себя забывший бог - Сергей Пинаев

Хор всё более азартно продолжает:

От Юнга до кордона,Без всякого пардонаМусье подрядС мадамами лежат.

У чопорного дачного домика умолкшие «обормоты» останавливаются. Ходасевич запевает дребезжащим «козлиным» тенорком:

Привет тебе-е-е, приют свяще-е-нный…Где светлый ангел обита-а-а-а….

Закашлялся. Сергей Эфрон подаёт сигнал, и округа оглашается дикими кошачьими воплями. С треском распахивается окно, и появляется голова с папильотками. Это хозяйка «нормальной» дачи, оперная певица М. А. Дейша-Сионицкая.

— Безобразие! Я буду жаловаться в Феодосию! Полицмейстеру!

Хохочущие «обормоты» продолжают:

Забралась она в «Бубны»,Сидят там люди умны.Но ей и тамПопался Мандельштам!..

Осип Эмильевич разворачивается и шагает в противоположную сторону… Обиделся…

— Осип, полно тебе! — кричит вслед гордому поэту Эфрон.

— Милые дамы! — даёт команду «Баритон».

Две юные балерины, воздушные и прекрасные, бегут за Мандельштамом, догоняют, падают перед ним на колени:

— Осип Всемильич! Вы у нас самый умный, самый талантливый, самый желанный!

Мандельштам смотрит куда-то за горизонт, потом обращает лицо к честной компании. Пора подключиться и Волошину:

— Господа! Вместо: «Люди умны» поём: «Под звуки многотрубны». Начали!

И хор с охотой исполняет:

Забралась она в «Бубны»Под звуки многотрубны,Но ей и тамПопался Мандельштам.

Все замолкают, вопросительно глядя на Осипа. Поколебавшись какое-то время, Осип Эмильевич в сопровождении юных сильфид нагоняет компанию.

Явился Ходасевич,Заморский королевич,Она его…Не съела ничего.

Опустившись на колени, хохочущий Ходасевич ищет упавшее с носа пенсне:

— Господа, так и знайте: пенсне не найду — стихов читать не буду!

Все ползают в поисках пенсне. А пение между тем продолжается:

Она здесь удивиласьИ очень огорчилась:Она — ха-ха!Искала жениха.

И — все вместе:

Максимильян ВолошинБыл ей переполошен,И он, и ПраНе спали до утра.

Ходасевич в темноте спотыкается, и его подхватывают под руки. Слышно, как он смеётся и говорит, что уж если он упадёт, то не встанет и уж стихи читать точно не будет.

Общий хохот, шутки… А хор допевает последний куплет:

Ей скоро надоелиВсе встречи в Коктебеле,Она открыла зонт,Поплыла в Трапезонд.

Вот уже и «Бубны». Знакомые «обормотские» художества. Необъятный мужчина в оранжевом хитоне и надпись: «Толст, неряшлив и взъерошен / Макс Кириенко-Волошин». А если перевести глаза выше: вершина Сюрю-Кая, на одной ножке стоит балерина: «Вот балерина Эльза Виль — / Классический балетный стиль» (кстати, балерина Мариинского театра). Было и назидательное: человечек в котелке, чёрном костюме со стоячим воротничком, при усах; под ним — устыжающее: «Нормальный дачник, друг природы. / Стыдитесь, голые уроды!»

…Молодые люди, местные и пришлые, и балующиеся стихами, и осмотрительно далёкие от них, сдвигают столы в угол, сооружая сцену. Пришедшие, уже в который раз, изучают стенную роспись. Да, владелец кафе, грек Синопли, внакладе не останется: «Как приятно в зной и стужу / Есть двенадцатую грушу». Или: «Желудку вечно будут близки / Варёно-сочные сосиски».

Тем временем на сцене — Владислав Ходасевич: белый лоб, чёрная прядь.

По вечерам мечтаю я(Мечтают все, кому не спится).Мне грезится любовь твоя,Страна твоя, где всё — из ситца…

Горячо аплодирует «Баритон», а на возвышение уже взбирается Осип Мандельштам. Вскинув горбоносую голову, он читает:

Целый день сырой осенний воздухЯ вдыхал в смятеньи и тоске.Я хочу поужинать, и звёздыЗолотые в тёмном кошельке!

И дрожа от жёлтого тумана,Я спустился в маленький подвал.Я нигде такого ресторанаИ такого сброда не видал…

Тем не менее хлопают. Не принимают на свой счёт.

— Марина, ты прочтёшь что-нибудь? — спрашивает Макс у Цветаевой.

— Конечно, но только вместе с Асей.

Вспоминает Е. П. Кривошапкина: «Потом, стоя рядом плечо к плечу, Марина и Ася Цветаевы читали стихи Марины. Стихи, полные „колыбелью юности“, Москвой, обе юные и весёлые. После них читал Волошин. Для собравшихся здесь в большом количестве „нормальных дачников“ надо было читать о любви. И когда он закончил строками:

Люби его метко и верно —Люби его в самое сердце! —

аплодировали много и громко. Сзади — чьё-то ехидное хихиканье и слова: „Сорвал-таки Макс аплодисменты“»…

На сцене — босоногие, воздушные балерины в ярко-алых туниках, и танец их — исступлённо-чувствен… Публике, судя по всему, понравилось…

Пока «ненормальные» киммерийцы развлекались с «гетерами», «нормальные дачники» тоже не дремали. То обстоятельство, что на коктебельском пляже «Без всякого пардона / Мусье подряд / С мадамами лежат», да ещё те и другие легкомысленно одеты, точнее, раздеты, смущало благонамеренных граждан. Главной ревнительницей пуританских взглядов на одежду и манеры слыла та же певица Большого театра М. А. Дейша-Сионицкая. Она всячески допекала и срамила «обормотов», подавала петиции в соответствующие инстанции, требуя их урезонить. «Представителем озорства, попрания всех законов, божеских и человеческих, упоенного „эпатирования буржуа“ был поэт Максимилиан Волошин, — вспоминает В. Вересаев. — Вокруг него группировалась целая компания талантливых молодых людей и поклонниц, местных и приезжих… Девицы из этой обормотской компании ходили в фантастических костюмах, напоминавших греческие, занимались по вечерам пластическими танцами и упражнениями. Иногда устраивались торжественные шествия в горы на поклонение восходящему солнцу, где Волошин играл роль жреца, воздевавшего руки к богу — солнцу… Устраивали кошачьи концерты представителям враждебной партии, особенно Дейше-Сионицкой». Что было, то было. Не случайно в письме к Ю. Оболенской поэт жаловался на то, что «неистовая Дейша» собирает «подписи среди крестьян и нормальных дачников под постановлением о том, чтобы выселить» их с матерью «из Коктебеля на вечные времена».