Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод

Некто

сел «за белизну».

Некто

с дядею знаком.

Дядя

десять лет слизнул —

как корова языком.

(Маяковский В. В. Каждый сам себе ВЦИК, 1928)

В газетах такие новости не редкость — в областных судах и не такое бывало, особенно при рассмотрении гражданских тяжб.

В 1927 году в Тамбовский губернский суд поступила кассационная жалоба М. В. Фомина: его отцовство было признано вопреки отсутствию в материалах гражданского дела каких-либо доказательств. Кроме того, на одном из заседаний в качестве судебного заседателя была привлечена гражданка Севастьянова, которая не состояла в списках заседателей. Здесь же народный суд одного из судебных участков признал отцовство гражданина Филатова и взыскание с него алиментов по иску гражданки Шуваловой на основании «установления сходства глазами» с ответчиком её дочери, которой к тому времени было уже 17 лет.

В марте 1928 года в газете «Орловская правда» была опубликована заметка «Шемякин суд», подписанная инициалами «Н. Б.», в которой приводился оправдательный приговор, постановленный судьёй Степановым братьям Павловым, подозреваемым в краже семян конопли и ржи из амбаров Россошевского пункта «Хлебопродукта». Несмотря на то что при обыске у подсудимых были обнаружены колхозные конопля и рожь, судья мотивировал своё решение тем, что «кража была осуществлена через забор трёхметровой высоты и для этого нужна лестница, а у Павловых есть только короткая лестница с тремя порожками и по ней невозможно подниматься и спускаться смешком конопли». [1.111]

В 1929 году было издано постановление об изменении «Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик», включавших в себя ряд новых признаков, которые влекли за собой усиление наказания за совершённые преступления. Одновременно предусматривалось смягчение наказания ниже низшего предела или неприменение наказания вообще в том случае, если обвиняемый перестал представлять опасность для общества, но увы, эти счастливые обстоятельства целиком и полностью зависели от состояния революционного правосознания судей.

Закон предусматривал два вида лишения свободы: в исправительно-трудовой лагере сроком от 3 до 10 лет и в общих местах заключения сроком до 3 лет (современные общий и строгий режимы содержания в местах заключения).

В этом же 1929 году в советском уголовном праве появилось понятие «невозвращенцы», которыми признавались «граждане, которые перебежали в лагерь врагов рабочего класса и находятся в данный момент за границей, объявляются вне закона и подлежат расстрелу в течение 24 часов со дня их обнаружения и вынесения приговора».

Попыткам модернизации законодательства объективно препятствовало качество как судебного процесса, так и предварительного следствия. На 46-м Пленуме Верховного суда СССР в марте 1934 года А. Я. Вышинский выступил с докладом, в котором подверг разгромной критике состояние следствия в стране, его некомпетентность и безграмотность, особенно на предварительной стадии. По мнению заместителя прокурора СССР, суды поверхностно выносят приговоры по уголовным делам, часто перегружены и рассматривают свыше 10 дел в день.

Сразу же были предложены новеллы:

— отказ от письменного доклада и переход исключительно к устным прениям сторон в судебном процессе. Докладчик с письменным заключением мог быть привлечён только по «сложнейшим делам» («Члены суда должны в известной степени сами „специализироваться“, привыкнуть сами читать дела, готовить краткий устный доклад и писать соответственное краткое решение», — писал «Ежедневник советской юстиции» № 19).

— для судей установить норму, «не превышающую силы человека (…) не более 2, в худшем случае 3 раз в неделю в заседании; прочие дни на подготовку докладов» и т. д.

Думаю, что у большинства федеральных судей эти цифры вызовут саркастическую улыбку. Несмотря на то что по современной статистике уголовные дела составляют только 4 % от общего числа дел, рассматриваемых судами, существующая нагрузка на судей в разы выше.

Уже 1 декабря 1934 года (по случайному совпадению — в день убийства С. М. Кирова) ЦИК принял Постановление о внесении изменений в главу XXIII УПК РСФСР 1923 года, которая устанавливала специальный порядок ведения дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти. Теперь по делам этой категории следствие надлежало заканчивать в течение 10 дней, ознакомление с обвинительным заключением осуществлять за сутки до даты рассмотрения дела в суде, само рассмотрение дел осуществляется без участия сторон, не допускается кассационное обжалование вынесенных приговоров и рассмотрение просьб о помиловании. В соответствии со специальным уголовным законом приговор о применении высшей меры социальной защиты — смертной казни — должен приводиться в исполнение незамедлительно после его провозглашения.

Появление в советской юриспруденции дефиниции относительно того, что признание обвиняемого в уголовном процессе есть «царица» доказательств (regina probationurn), по какой-то причине связывается с именем бывшего меньшевика и командира боевой рабочей дружины в период революции А. Я. Вышинского[131].

Высокопрофессиональный юрист А. Я. Вышинский, тем более занимавший пост прокурора СССР, такого никогда не утверждал. Нечто подобное действительно говорил прокурор РСФСР Н. В. Крыленко — «свирепый якобинец Октября» — в обвинительной речи на процессе Промышленной партии: «Высшей уликой при всех обстоятельствах является всё же сознание подсудимых».

Сам же Андрей Януарьевич в своих работах доказывал обратное, считая признание обвиняемых «ошибочным принципом средневекового процессуального права», так как «переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходили до такой степени, что признание себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой».

Выступая на первом съезде советских писателей, Алексей Максимович Горький тоже позволил себе некое откровение на эту щекотливую тему, когда отметил в докладе: «Были другие мастера и художники кровопийства, люди страшного морального облика, сладострастники и эстеты мучительства». Эти слова, вообще-то, относились к некоторым писателям XIX века, но как точно они охарактеризовали т. н. «новых дворян»! Вот уж кто воистину — «эстеты мучительства»!

С высоты дня сегодняшнего мысль о том, что страшный выбор Владимира Маяковского 14 апреля 1930 года был единственно верным, по-прежнему не даёт покоя. Уже через несколько лет многие поэты и писатели, причём из числа самых известных, только за одно подозрение в общении с троцкистами становились обвиняемыми по уголовным делам, возбуждённым по самым невероятным основаниям.

В 1936 году был расстрелян литературный критик Ричард Пикель, в марте 1937 года — поэт, сотрудник газеты «Правда» Иван Филипченко, а так называемым «новокрестьянским поэтам» было предъявлено обвинение «в творческой близости к кулацкому поэту» Есенину. В мае — июне этого же года к высшей мере наказания приговорены Юрий Островский, поэт-футурист Борис Кушнер (тот самый, который упрекал Давида Бурлюка, Василия Каменского и Владимира Маяковского «в недостаточной политической активности»), был осуждён и расстрелян Симон Виталин. 16 июня в Лефортовской тюрьме были казнены входившие в антисоветскую «Сибирскую бригаду» Иван Васильев, Михаил Герасимов, Михаил Карпов, Иван Макаров, Павел Васильев, Тимофей