Маленький друг - Донна Тартт

Он потер рот. Надо отлить. После того как Фариш его отделал, у него все ребра ныли и болела голова, но думать он мог только о том, до чего же ему хочется ссать. А поскольку он еще и без дозы, то во рту у него стоял муторный, химический привкус.

Он украдкой поглядел на Фариша. Тот по-прежнему наслаждался музыкой – головой кивает, поет что-то себе под нос, барабанит костяшками по подлокотнику. Но сука-ищейка на заднем сиденье так вылупилась на Дэнни, будто знала, что у него на уме.

Он попробовал себя подбодрить. Юджин, конечно, проповедник хренов, но за Кертисом уж приглядит. Да и Гам с ними. От одного ее имени на Дэнни лавиной обрушились виноватые мысли, но хоть он изо всех сил старался отыскать в себе хоть капельку любви к бабке, все равно ничего к ней не чувствовал. Иногда, особенно если он слышал, как Гам кашляет у себя в трейлере посреди ночи, у него вставал в горле сентиментальный ком, и он начинал думать о том, сколько трудностей выпало на ее долю – и бедность, и тяжкий труд, и рак, и язвы, и артрит, и все остальное, но любовь к бабке просыпалась в нем только когда Гам была рядом, да и то изредка, а чтоб в ее отсутствие – нет, такого не бывало.

Да и какая разница? Дэнни так хотелось отлить, что казалось, у него сейчас глаза вытекут, он крепко зажмурился, снова открыл глаза. “Буду посылать домой деньги. Как только эту херь вывезу и обустроюсь…”

Есть ли у него другой путь? Нет. Никакого кроме задуманного, и путь этот лежит к домику на берегу реки в другом штате. Ему нужно сосредоточиться на этом будущем, вглядеться в него по-настоящему, переместиться в него плавно, без остановки.

Они проехали мимо старого отеля “Александрия”, у которого просело крыльцо и прогнили все ставни – поговаривали, что там привидения водятся, да и не удивительно, если учесть, сколько народу там померло, от него так и пышет, от отеля, этими стародавними смертями. И Дэнни хотелось вызвериться на всю Вселенную, которая забросила его сюда, в эту богом забытую дыру, в этот нищий штат, в котором денег не видали со времен Гражданской войны. Свою первую судимость Дэнни схлопотал даже не по своей вине, это все отец, который послал его своровать дорогущую электропилу Stihl из мастерской богатого фермера, старого немца, который неусыпно охранял свою собственность с оружием в руках. Ну и жалок же он был тогда, все ждал – прямо не мог дождаться, когда ж его из тюрьмы выпустят, считал денечки до возвращения домой, потому что не понимал тогда (и потому был куда счастливее), что раз попал в тюрьму – никогда из нее не выйдешь. Люди начинали относиться к тебе совсем по-другому, а у тебя то и дело случались рецидивы – как бывают, например, рецидивы малярии или запойного алкоголизма. И выход был только один – уехать куда-то, где тебя никто не знает, где никто не знает, из какой ты семьи, и пытаться начать жизнь с чистого листа.

Одинаковые дорожные знаки, одинаковые надписи. Натчез, Натчез, Натчез. Торговая палата, АЛЕКСАНДРИЯ – ВСЕ ТАК, КАК НАДО! “Нет, не как надо, – с горечью думал Дэнни, – все, черт подери, как не надо”.

Он резко свернул к железнодорожным складам. Фариш вцепился в приборную доску, с каким-то даже удивлением на него глянул. – Ты куда едешь?

– Куда ты мне сказал, – ответил Дэнни, стараясь говорить как можно спокойнее.

– Я сказал?

Дэнни понял, что ему надо что-то ответить, но не знал, что сказать. Говорил ли Фариш про башню? Дэнни вдруг засомневался.

– Ты сказал, что хочешь меня проверить, – осторожно начал он – так, забросил удочку, просто чтоб поглядеть, что будет.

Фариш пожал плечами и, к удивлению Дэнни, снова откинулся на спинку сиденья, стал глядеть в окно. Когда они вот так в машине разъезжали, настроение у Фариша всегда улучшалось. Дэнни по-прежнему помнил, как Фариш тихонько присвистнул, когда Дэнни подкатил к нему на “Транс АМе”. До чего же он любил водить машину, просто вот запрыгиваешь и – едешь! Первые пару месяцев они так до Индианы вдвоем катались, а однажды доехали до самого Западного Техаса – никаких дел у них там не было, да и смотреть в тех краях было не на что, одни ясные просторы да дорожные знаки проносятся над головами, а они тычут в радиоприемник, пытаются поймать какую-нибудь песню.

– Знаешь что, поедем-ка позавтракаем, – сказал Фариш.

Дэнни чуть было не отказался от своей затеи. Ему очень хотелось есть. Но тут он вспомнил, какой у него план. Он все обдумал, он все решил, другого выхода нет. Черные крылья помахали ему вслед, провожая за поворот, в будущее, которого он пока не видел.

Он не развернулся, не остановился. Машину обступали деревья. Они забрались так далеко от нормальной заасфальтированной дороги, что это уже даже и не дорога была, один щебень с выбоинами.

– Ищу где развернуться, – пояснил он и сам понял, какую чушь сказал.

Наконец он затормозил. До башни еще было идти порядком (дорога плохая, трава высокая, на машине туда соваться не стоит, а то и застрять можно). Собаки залаяли как бешеные, запрыгали, пытаясь перескочить на передние сиденья. Дэнни развернулся, как будто хотел вылезти из машины.

– Приехали, – глупо сказал он.

Он быстро вытащил пистолетик из ботинка и наставил его на Фариша.

Но Фариш на него даже не смотрел. Он отвернулся от него, привалившись брюхом к двери.

– А ну сидеть, – говорил он суке, которую звали Ван Зант, – сидеть, кому говорю.

Он вскинул ладонь, собака сжалась.

– На меня гавкаешь? На меня, значит, гавкаешь, непослух?

Ни на Дэнни, ни на пистолет он даже не взглянул. Чтобы привлечь его внимание, Дэнни покашлял.

Фариш вскинул грязную красную лапу.

– Притормози, – сказал он, даже не обернувшись, – погоди. Мне тут пса приструнить надо. Ты у меня в печенках уже сидишь, – хлоп ее по башке, – сука ты тупая, будешь мне тут выдрючиваться.

Они с собакой злобно уставились друг на друга. Сука прижала уши, глядела, не мигая, горящим желтым взглядом.

– Ну давай. Попробуй. Я тебя так отлуплю… Нет, ты погоди, – он опять отмахнулся от Дэнни и, слегка развернувшись в его сторону, нацелил на него бельмо. – Сейчас я эту сучку проучу, – слепой глаз казался холодным, синеватым, будто устрица. – Ну, давай, – сказал Фариш собаке. – Попробуй. И это будет первый и последний раз, когда ты.

Дэнни взвел курок и выстрелил Фаришу в голову. Вот так вот, просто и быстро: бах. Голова у Фариша дернулась, упала на грудь, челюсть отвисла. Он на удивление проворно потянулся к приборной доске, оперся на нее – и повернулся к Дэнни, здоровый глаз полуприкрыт, зато слепой – широко распахнут. Изо рта с хлюпаньем, кровавыми пузырьками, потекла слюна, Фариш был прямо как рыба, как сом на крючке – хлюп, хлюп.

Дэнни снова в него выстрелил, на этот раз попал в шею и в наступившей тишине, которая звенела и расходилась вокруг него гудящими кругами, выскочил из машины и захлопнул дверь. Все, дело сделано, назад дороги нет. Кровь брызнула ему на рубашку, Дэнни дотронулся до щеки, посмотрел на ржаво-красное пятно на пальцах. Фариш упал лицом на приборную доску, от шеи у него почти ничего не осталось, зато рот, из которого лилась кровь, еще шевелился. Соболь, тот пес, что поменьше, уперся передними лапами в спинку пассажирского кресла, а задними изо всех сил скреб по полу, пытаясь забраться хозяину на голову. Вторая же псина, паскудная сука по кличке Ван Зант, уже перебралась вперед. Опустив морду, она раза два крутанулась на месте, потом развернулась в другую сторону и шлепнулась на водительское сиденье, выставила черные уши, будто черт – рога. Поглядела на Дэнни волчьими глазами и начала гавкать. Лай был резкий, отрывистый, звонкий, и слышно его было по всей округе.

Сука била тревогу, считай “Пожар! Пожар!” орала. Дэнни отошел на шаг. Когда захлопали выстрелы, стайка птиц шрапнелью разлетелась в стороны. Теперь они снова потихоньку рассаживались на земле, на деревьях. Внутри машина была вся в крови, кровь была на лобовом стекле, на приборной доске, на окне с пассажирской стороны.

“Надо было позавтракать, – думал он в истерике. – Когда я ел в последний раз?”

Тут он понял, что на самом деле больше всего на свете ему нужно отлить, что ему с самого утра, с тех самых пор, как он проснулся, до ужаса хотелось только этого.

Невероятное облегчение навалилось на него, просочилось в кровь. “Все нормально”, – думал он, застегивая ширинку, и тут…

Его красавица, его машина. Всего несколько минут назад она была как конфетка, хоть завтра на выставку, а теперь превратилась в место преступления из “Настоящего детектива”[47]. Внутри метались собаки. Фариш лежал, уткнувшись лбом в приборную доску. Выглядел он как-то очень естественно, даже расслабленно – как будто, например, уронил ключи и нагнулся за ними, только вот из головы у него хлестала кровь и на пол уже натекла огромная лужа. Все лобовое стекло было забрызгано кровью, кровь налипла маслянистыми, блестящими каплями, букетом остролиста от щедрой цветочницы. Соболь вертелся на заднем сиденье, молотил хвостом по окнам. Ван Зант уселась возле хозяина и все наскакивала на него – потычется ему носом в щеку, потом отскочит и снова напрыгнет – и все лаяла, лаяла, отрывисто, пронзительно, как будто. черт, она же собака, но все равно ни с чем не спутаешь эти настойчивые, тревожные звуки, один в один – крики о помощи.