Это было в Праге - Георгий Брянцев

— Ты говоришь как товарищ? — прервала его Божена.

Антонин смутился.

— Ну… конечно, — неуверенно сказал он и вдруг с возмущением подумал: «Какой уж тут товарищ! При чем здесь товарищ! Я говорю о том, что лежит у меня на сердце».

— А что бы ты сказал, если бы я выходила замуж не за Нерича, — она на секунду запнулась, — а, например… за Владислава Морганека?

Антонин, не понимая, посмотрел на нее. Морганек? Как она может шутить в такую минуту?

— Я не знаю, зачем ты это говоришь.

— В том-то и дело, дорогой Тоник, — продолжала Божена, — что ты вообще против того, чтобы я вышла замуж. Ты согласишься только с тем, чтобы я стала твоей женой. Я ведь все понимаю. Ты прав, я стала взрослой и самостоятельной женщиной. Я всегда считала тебя смелым, честным и чистым человеком и продолжаю считать тебя таким. Ты сказал, что ты не эгоист. И не будь им никогда. Эгоисты любят исключительно себя самих, им только кажется, что они могут любить других. Пойми, Тоник, не у одного тебя есть сердце. Каждый человек способен любить и на свой страх и риск ищет счастье. Быть может, это жестоко с моей стороны, но я все тебе сказала. Я честно ответила на все твои вопросы. Теперь проводи меня, пожалуйста, до трамвая.

Антонин задержал ее:

— Минутку… еще одну минутку.

— Я же говорила тебе, что тороплюсь. Отец и… Меня ждут, Тоник.

— Как ты не поймешь, Божена! Мне больно, мне обидно, — он прижал руку к груди. — Я не верю, не хочу верить, что ты уже все решила окончательно. Одумайся, родная! Умоляю тебя, не торопись! Я не прошу твоей руки сейчас, но и ему ты должна отказать. Подожди еще хоть полгода. Сделай это для меня. Я не буду показываться тебе на глаза все это время, ни о чем не буду тебя просить.

Божена сделала отрицательный жест.

— Странный ты, Тоник. Очень странный. Уже поздно говорить об этом. Зачем? Ведь ничего нельзя изменить.

— Почему поздно? Никогда не поздно! — Антонин ухватился за это слово, как утопающий хватается за соломинку. — Если бы у тебя была ко мне хоть тень чувства, все бы можно было изменить.

— Тоник! Запомни: ты был дорог мне, дороже, чем товарищ. И ты это знал. А теперь я прошу: останься моим хорошим другом и не тревожь, не терзай мою душу. Я не сразу решила мою судьбу. Мне это не легко далось.

— Нет, нет, — мрачно ответил Антонин.

Божена встала.

— Так мы ни о чем не договоримся. Дай мне руку.

Антонин не подал руки. Не подняв глаз на Божену, он повернулся и крупными шагами пошел вдоль по улице.

Божену ждали. Нерич сидел на диване, отец ходил по комнате и дымил трубкой, рассказывая о новом строительстве.

Спасибо отцу, он уже позаботился об обеде, поставил на плиту суп и жаркое. Оставалось только накрыть стол.

Божена тотчас взялась хозяйничать, развернула покупки. Расстилая скатерть, она рассказала о своей встрече с Антонином и о том, что он задержал ее.

— Мы больше получаса проболтали с ним на скамейке, — сказала она.

Нерич насупился. Опять этот Антонин! Что ему нужно? Какого дьявола он преследует ее? Его подмывало саркастически спросить Божену, о чем же они говорили в течение получаса, но он не решился. Выручил Ярослав Лукаш.

— Ну, что новенького у Антонина?

— Что он мог сказать нового? Он просто по-товарищески посоветовал мне не торопиться выходить замуж.

Лукаш засопел трубкой.

— Да, Антонин…

Откровенность Божены не понравилась Неричу. Какое дело Антонину до личной жизни Божены? Конечно, влюблен. Иметь соперника в лице сотрудника Корпуса Нерича никак не устраивало. Из ревности начнет подкапываться, следить, выискивать. Надо быстрей решать со свадьбой и этим покончить со всеми притязаниями Антонина.

— Мне было так жалко его сегодня, — с грустью призналась Божена. — Он замечательный товарищ, честный и верный.

— Да, Антонин настоящий человек, — подтвердил Лукаш и нахмурился.

Сели за стол. Имя Антонина больше не упоминалось. Нерич продолжал свой рассказ о борьбе югославских партизан с гитлеровцами.

Когда обед закончился, Нерич несколько официально обратился к Лукашу:

— Мне очень трудно таить свои мысли. Я бы хотел поговорить с вами, товарищ Лукаш, как коммунист с коммунистом.

Божена встала, чтобы уйти, но Нерич задержал ее.

— Ты тоже должна об этом знать, — сказал он.

Она опустилась на стул и внимательно посмотрела на Нерича, потом на отца.

Нерич заметно волновался.

— Я не мог говорить об этом раньше, не зная, какой прием и какое доверие встречу здесь. Теперь вижу, что говорить нужно. — Он сжал между пальцами сигарету, она лопнула, табак рассыпался. — Можно сказать, я бежал из Югославии, из своей родной страны.

— А в чем дело? — спросил заинтересованный Лукаш.

Нерич потеребил свои волосы.

— Собственно, еще ничего не случилось. Все зависит от меня самого. Мне предложили работать на дипломатическом поприще — я отказался. Вы спросите, почему? Отвечу откровенно. Я подумал: если я приму на себя дипломатическую миссию, то мне могут навязать и миссию разведчика. Ну, а я не рожден для этого. Мне это претит. Я не могу представить себя в роли человека, который живет двойной жизнью. Вы понимаете меня, товарищ Лукаш? Не могу. Это противно моей природе…

— Ну, и отказались? А как вы сумели выехать?

— Сейчас расскажу. Я отказался от постоянного дипломатического поста, сказал, что работа эта мне не по плечу. Но решил принять поручение эпизодическое, которое мне помог получить старый друг отца. Да, если бы не это, я не сидел бы сейчас здесь. Я поручение использовал как предлог, чтобы покинуть родину.

Лукаш выбил трубку, взял щепотку табаку, вдавил его пальцем и зажег. Брови его сошлись на переносице, образовав одну широкую полосу.

— Да, — проговорил он, — не совсем ладно получается. И что же вы решили делать?

Нерич поднял голову.

— Отказаться от гражданства своей родины… Что еще можно придумать? А с миссией придется покончить сразу. — Он неторопливо вынул из кармана лист бумаги и развернул его. — Я написал заявление. Не знаю, убедительно или нет. Уж как получилось. — Он протянул заявление Лукашу. — Мне что? Я специалист, врач, знаю чешский язык не хуже родного. Мне предлагают работу в заводской амбулатории.

Пока Лукаш читал, Божена обдумывала создавшееся положение. Все, что сказал Нерич, она восприняла как свое личное дело и мысленно уже изыскивала способ помочь ему. «Он не должен оставаться одиноким, ему очень трудно, горько. И я буду с ним, помогу ему снести тяжесть, которая легла ему на плечи».

— Дело очень щепетильное, и тут советовать рискованно, — сказал Лукаш, возвращая Неричу заявление.

— Я понимаю, — ответил Нерич. — Но я уже решился.

Глава десятая

В гостиной посольства за круглым полированным столом в мягких креслах расположились Борн, Сойер и Прэн.

Борн только три часа назад появился в Праге, и его подручные Сойер и Прэн сразу заметили, что сегодня у шефа в высшей степени хорошее настроение. Верным признаком такого настроения всегда служила словоохотливость Борна, а также благосклонное желание послушать других.

Борн долго и красноречиво описывал политическую обстановку в Вашингтоне, откуда он только что прилетел, рассказал о положении дел в американской зоне Германии, по которой он якобы уже соскучился, восторженно отозвался о вновь устроенной им базе недалеко от Регенсбурга, на которую он возлагает большие надежды. После этого он со вниманием слушал рассказ Сойера о делах чехословацких. Больше всего его интересовали последствия засухи, постигшей Чехословакию.

— Как видите, мать природа тоже на нашей стороне — воскликнул он. — Такого неурожая чехи уже сто лет не видели. Это замечательно. Я по личному опыту знаю, что с голодным человеком значительно легче сговориться, чем с человеком, плотно набившим свой живот. И вы должны это учесть в своей практической работе. Во время голода у многих отпадает охота заниматься политикой. Голод захлестнет людей, как петлей. Наша задача будет состоять в том, чтобы точно знать, когда эту петлю надо поотпустить, а когда затянуть потуже. Это очень важно. Надо вовремя подбросить кусок хлеба — и так подбросить, чтобы человек почувствовал, за что его кормят. Каждый человек, получивший кусок хлеба, должен стать нашим человеком в полном смысле этого слова…

Борн проявил большой интерес к личности генерального секретаря национально-социалистической партии Владимира Крайны.

— Как он сейчас котируется?

Ответил Прэн:

— Как и положено генеральному секретарю партии. Имеет солидный вес, не в плохих отношениях с президентом, не говоря уже о руководящей головке национальных социалистов. Многие пропагандируют его как человека, пострадавшего от немцев. Ведь он же сидел в лагерях.